Роковое наследие. Правда об истинных причинах Холокоста

Похороны, которые наблюдала эта фронтовая медсестра, по крайней мере, проходили в присутствии армейского капеллана. Так было не всегда. Раввины были так малочисленны, что им оказывалось невозможно добраться до каждого убитого военнослужащего-еврея. Вместо этого им часто приходилось полагаться на помощь христианских коллег. Так, когда рав Эмиль Кронхейм понимал, что не сможет вовремя попасть на похороны, обычно ему удавалось найти протестантского или католического капеллана, чтобы тот провел службу от его имени. В ответ он время от времени принимал участие в похоронной церемонии солдат-христиан⁴⁷.

Для евреев, погибших на войне, удачей были не только похороны с почестями, проведенные раввином, но и подобающий надгробный знак. Учитывая внезапность смерти на фронте, похоронные команды разбирались с погибшими как можно быстрее, чаще всего ставя христианский крест над могильным холмиком, прежде чем двигаться дальше⁴⁸. Излишне говорить, что другие формы надгробных знаков вообще отсутствовали. Иногда, если позволяли время и место, над могилами погибших евреев появлялась звезда Давида. После яростной битвы на Эне в начале войны, в 1914 году, двое из погибших немецких евреев были похоронены под маленькими надгробными камнями с традиционной еврейской погребальной надписью: «Да будет душа его завязана в узле жизни». Вокруг них тянулось вдаль море христианских крестов над другими погибшими немцами⁴⁹.

Выбор надгробного камня стал значимым вопросом для немецких евреев. Они были серьезно встревожены – и это неудивительно, – что самопожертвование еврейских солдат забывается после смерти. «Плотнику, делающему крест, – заметил один солдат, – ничуть не труднее вырезать простую табличку или звезду Давида». Он просил армейских раввинов принять меры, чтобы распространить эту практику на все фронты⁵⁰. На самом деле раввины уже начали решать эту проблему. В сентябре 1916 года раввины Западного фронта согласились, что «крест на могиле бойца-еврея неприемлем», хотя Железный Крест был сочтен «приемлемым»⁵¹.

Не все немецкие евреи одобряли эту политику. В частности, солдаты, сражающиеся на передовой, часто не видели никаких проблем с использованием креста на могилах евреев. Для них крест означал воинскую гордость и единство, на поле боя он, по-видимому, лишился своей прежней христианской символики⁵². Одна семья даже добилась, чтобы тело их сына эксгумировали и перенесли с еврейского на христианское кладбище – так он мог лежать рядом с товарищами. Это было весьма бестактно по отношению к армейскому раввину, который проделал долгий путь, чтобы провести похороны по иудейскому обряду. Изрядно удрученный, раввин заявил, что отныне будет «спрашивать каждого больного, где именно он хочет быть похоронен!»⁵³.

Это относительно небольшое разногласие между осиротевшей семьей и армейским раввином выходило далеко за пределы вопроса надгробных камней. Такие споры также отражали куда более глубокий раскол между тем, как понимали смерть на войне и в тылу. Смерть в бою всегда была грязным и беспорядочным делом. Но когда о ней сообщали в тыл, смерть принимала более чистые формы. Это несоответствие было частью процесса оплакивания. Например, мать Герберта Хирша ничего не выиграла бы, узнав, что якобы быстрая и безболезненная смерть ее сына на самом деле проходила в долгой агонии, среди стонов и крови. Чтобы примириться с массовыми смертями, нужна была удобная форма рассказа об отдельных потерях, маскирующего жестокие детали гибели в бою.

Дискурс, все больше набиравший силу среди немцев в тылу, фокусировался на героизме смерти на войне. Евреи приняли этот «культ павших» с не меньшей страстью, чем любые другие немцы. Газеты полнились некрологами в черных рамках, оплакивающими гибель отдельных еврейских солдат, принявших «героическую смерть за родину» или принесших «жертву ради отчизны»⁵⁴. Столь же туманные эвфемизмы повторялись и на похоронах в тылу. Пасмурным ноябрьским утром в Гамбурге на главном еврейском кладбище собралась толпа, чтобы оплакать Давида Вольфа, военного врача, погибшего во Фландрии. После того как был внесен гроб Вольфа, скорбящим, сияя его Железным Крестом, каской и саблей, предложили утешиться знанием, что Вольф «изведал прекраснейшую смерть, смерть за родину»⁵⁵. В пространстве этой короткой церемонии то, что определенно было поистине ужасной смертью, превратилось в нечто поэтичное. Пышность похорон Вольфа распространилась на пейзаж Ольсдорфского кладбища Гамбурга, где была выделена особая зона для евреев, которые были «героями» войны⁵⁶.