Роковой подарок

Раневский взял со стола карандаш, сломал его и кинул обе половинки на пол.

Маня посмотрела на обломки.

– Поняла, – бодро сказала она. – Это означает – ух, как я зол!.. Ну, тогда до свидания, Дмитрий Львович.

– Я пришлю машину к первому посту на въезде в заповедник сегодня к восьми вечера.

– Не нужно так затруднять себя, – сказала Маня, – если мне понадобится, я позвоню дяде Николаю.

До вечера Маня металась по Беловодску на такси, просадила кучу денег! Она побывала в общежитии сельхозакадемии, ничего там не добилась, потом у профессора Шапиро, который опять оказался «в поле», а не в деканате. Профессор подошёл к делу поисков Паши Кондратьева со всей ответственностью и повёл Маню в парк, где «на практике» работали какие-то студенты, заранее сдавшие экзамены. Среди них оказался Андрей Приходько, которого Шапиро характеризовал как бестолочь.

Бестолочь Приходько оказался длинным как жердина, худым как спичка, лохматым, как пёс породы афганская борзая, растерянным парнем. Он никаких экзаменов заранее не сдавал, а отрабатывал «хвосты по лабам», так он объяснил грозному Шапиро.

О друге Паше он ничего не знал, бормотал, что видел его в последний раз в общаге, тот собирал рюкзак, чтобы отправиться в геологическую партию.

– Какая партия!? – ужаснулся Шапиро. – Что ещё за партия?! А диплом? Аспирантура?!

Приходько отводил глаза, сокрушённо кивал головой, соглашаясь с профессором, и Мане показалось, что, несмотря на весь свой простодушный и недотёпистый вид, парень знает больше, чем говорит, и пожалела, что явилась вместе с профессором.

В одиночку она вытянула бы из Приходько больше.

– Паша что-нибудь говорил об отце Маши? – спросила она, когда Шапиро перестал браниться.

Приходько стрельнул глазами в профессора и пожал плечами.

– Это означает да или нет? – настаивала Маня. – Вы с ним говорили про Максима, Машиного отца?

– Я… это… пойду пробы досниму, – пробормотал Приходько. – А то там… высохнет всё.

И сиганул через ограждение.

– Какой отец? – вслед ему пробормотал Шапиро. – Какой Маши?…

– Маша и есть трагическая любовь Паши, – сообщила Маня. – Помните, вы рассказывали, что у него была как раз такая? Максим – её отец, этой самой трагической любви. Именно в её семье он работал садовником. Для того, чтобы видеться с Машей. А её услали в Москву. Всё как положено.

– Какие подробности, – удивился Шапиро.

Маня думала о том, что от Приходько она тоже ничего не добилась, и дело не двигается с места, и где прячется влюблённый и напуганный мальчишка, по-прежнему неизвестно.

И – самый худший вариант! – этот самый мальчишка может оказаться убийцей!

Ну, это в том случае, если Шекспир прав – «конец таких страстей бывает страшен»!

И предстоящий ужин не добавлял Мане никакого оптимизма! Даже переодеться она не успеет – мчаться в заповедник и обратно у неё уже не оставалось времени.

Попрощавшись с Шапиро, Маня побрела по улице – просто так, куда-то, – остановилась перед зеркальной витриной магазина и посмотрела на себя.

…Да уж. Щеки красные, лоб влажный, волосы торчат в разные стороны, как у Иванушки-дурачка из старой сказки. Очки скособочены на одну сторону. Рубаха вся измята и несвежа: уж такое у них свойство, у белых рубах, через пять минут становиться мятыми и несвежими!

Маня поправила очки и немного пригладила волосы. Лучше не стало. Она вздохнула, вытащила телефон и посмотрела навигатор.

Ходу до гостиницы «Палас-Роял» было всего-ничего, здесь, в Беловодске, всё близко!..

Маня опять вздохнула.

…Эх, как славно она провела бы вечер, если б не Анна!.. Вернулась бы в Щеглово – наверняка Лёля наготовила вкусного. Особенно хороши были Лёлины рубленые котлеты. Маня таких не делала: ленилась, слишком много возни. А прилежная Лёля никогда не ленилась!.. Всю жизнь она прожила одна, тащила на себе дочку Марфу со сложной болезнью нервной системы, Маня никогда не могла запомнить, как называется болезнь, какой-то синдром! По сравнению со всеми остальными усилиями, которые Лёле приходилось прикладывать к жизни, изготовление рубленых котлет было отдыхом и баловством!

Итак, наверняка Лёля наготовила вкусного. Маня обнялась бы с Волькой, потрясла его за лапы, сказала ему, что он «смиренный аббат». Потом нацепила бы безразмерные цветастые штаны и такую же кофтёнку – летний костюм. Маня обожала странные одежды! И они уселись бы на террасе ужинать и пить чай, рассказывать друг другу, как прошёл день. Чего лучше!..

А потом она долго думала бы о своём расследовании – должно же оно продвинуться!.. Ну, хоть куда-то!

Маня шла всё медленнее: ноги сами как-то постепенно останавливались и наконец совсем остановились.

Нужно позвонить Раневскому, вот что. Может, он нашёл Пашу Кондратьева.

– Мария Алексеевна, я вас жду в девять на платформе, – объявил следователь, когда она спросила про Пашу. – Вы помните?

– Да помню я, – ответила Маня с досадой. – Но вы же понимаете сами, что я никуда не поеду!.. И вообще! Явился мой издатель, я с ним ужинаю.

– А-а-а, – протянул Раневский после паузы и добавил непонятно, – ну, тогда сами разбирайтесь.

Маня не обратила внимания.