Роковой портрет

— М-м-м, — промычала она и опустила голову, словно отгоняя неприятные мысли. — Вы были правы тогда, давно. Дети, безусловно, самое лучшее, чего можно ожидать от жизни. — И она натужно засмеялась. — Правда, замужество не такая простая штука, как мне казалось. Когда минует первая счастливая пора. — Он не знал даже, как вздохнуть, не говоря уже о том, что сказать, и просто продолжал смотреть на нее сквозь легкую золотую дымку. — Но мы все через это проходим, — прибавила она, как будто жалея о сказанном. Он решил, что она не хочет больше разговаривать. Как бы меняя тему, она потянулась, легла на мягкую примятую траву и стала смотреть в синее небо. — Так жарко. Чудесный день.

Мег вздохнула, нежась на солнце, вытянула красивые длинные ноги, положила руки под голову и закрыла глаза. Ганс Гольбейн с трудом удерживался, чтобы не броситься и не покрыть ее поцелуями, как яблочным дождем. Но он достаточно хорошо знал себя, не доверял низким инстинктам и продолжал сидеть и любоваться ее необыкновенной красотой, а когда она заснула, встал и тихонько пошел к плетню по нужде.

Когда я проснулась, он все еще сидел и смотрел на меня самым нежным взглядом, какой только можно было вообразить себе на его крупном лице. Но заметив, что я открыла глаза, мастер Ганс отвернулся. По длине теней я поняла: уже поздно. Пока я спала, он все убрал. А пошарив по земле в поисках башмаков, я увидела, что он собрал и положил возле меня целую охапку полевых цветов.

— Какие красивые… — Я так растрогалась, что чуть не бросилась ему на шею. — Спасибо. Простите, что заснула. Просто иногда… иногда хорошо, когда с человеком так уютно, что и говорить ничего не нужно. Мне этого не хватало. Во всяком случае, у меня не много таких знакомых.

Я произнесла будто чужие слова. И когда мы в томительном молчании возвращались домой, я все думала, где могла слышать их раньше.

Гольбейн увидел Томаса Мора первым. Тот стоял под шелковицей и смотрел на закат. Загорелый — настоящий крестьянин, — он казался спокойным.

— Чудесный вечер, — мягко сказал он, заглянув в корзины. — Хотя говорят, сегодня ночью будет гроза. Вы неплохо поработали. — Гольбейн заметил, что Мег внимательно посмотрела на отца совсем другим, не таким мрачным и беспокойным взглядом, как в Челси, когда еще никто не понимал, что мир начинает меняться. Мор улыбнулся ей. — Интересно, Мег, мастер Ганс уже показал тебе новый вариант своей картины? — спросил он, и Гольбейн вдруг понял, что он, пожалуй, не просто любовался закатом, а ждал их. — Мне кажется, тебе стоит посмотреть на нее раньше остальных.

И приобняв свою удивленную воспитанницу за пояс, он решительно повел ее в дом и дальше, в мастерскую. Гольбейн шел сзади, не понимая, как он мог даже не упомянуть о картине за целый день счастья. По непонятным причинам его охватила дрожь.

Мор не произнес ни слова, пока не закрыл дверь. В комнате было сумеречно, и после солнца у Гольбейна потемнело в глазах. Он, как горничная, засуетился в поисках свечи, желая показать Мег свою картину в наилучшем освещении.

— Конечно, уже темновато — тебе не удастся в полной мере оценить мастерство мастера Ганса, — но сейчас поймешь, почему я хотел, чтобы ты увидела картину прежде остальных.

Гольбейн зажег свечи на стенах и дал гостям по оловянному подсвечнику. В круге золотого света лицо изумленной Мег выглядело по-детски невинным. Она несколько минут смотрела на картину, не видя перемен, затем обратила на что-то внимание, подняла брови, поднесла свечу к самому заметному нововведению — образу Джона Клемента, затем к розам Тюдоров на берете шута, сделала шаг назад, вперед, влево, вправо, пытаясь в небольшой лужице света, который держала, как щит против сгущающегося мрака, увидеть как можно больше. Казалось, прошла вечность, прежде чем она повернулась к своему приемному отцу с немым вопросом на лице.

— Эразм рассказал ему. — Мег нерешительно глянула в сторону Гольбейна, как будто ей впервые пришло в голову, что он может быть опасен. — Хорошо, что он знает, Мег, — заверил Мор. Он говорил почти так же спокойно, как в прежние дни. — Мастер Ганс — наш друг. Ему можно доверять. Я просто не хотел, чтобы ты испугалась от неожиданности. — Она смотрела на него широко раскрытыми глазами и все еще колебалась. — Без сомнения, опасно показывать картину кому-нибудь, кроме членов нашей семьи. Но ее, конечно же, никто больше не увидит. Это личная собственность; только для нас. Она останется здесь, в Уэлл-Холле.

Гольбейн разочарованно кивнул, но признал мудрость решения Мора. Мег тоже кивнула, хотя слова отца не до конца убедили ее.

— А что скажут остальные? — спросила она, и Гольбейн поразился тому, что даже родные не знали правды.

— Просто случайное сходство, — светски ответил Мор. Гольбейну стало ясно — он продумал все заранее. — Если кто-нибудь спросит, мы скажем, что лицо Джона оказалось довольно похожим на всем нам известный портрет Плантагенета, а мастер Ганс просто «одолжил» его. Почему бы и нет? Он сделал то же самое с Генрихом Паттинсоном.