Роковой поцелуй

Мистер Бруммель открыл глаза и подкрепился глотком шампанского.

– Извольте, Бедфорд. Там еще никого не было, и я принялся ждать появления своего противника. Каждая минута казалась мне вечностью, наполненной ужасом и страданиями. Я буквально задыхался. Наконец часы на церкви неподалеку возвестили, что время пришло. Теперь мы смотрели в сторону города, но моего визави по-прежнему не было видно. Мой военный друг любезно намекнул, что часы башенные и наручные имеют свойство показывать разное время, о чем я был прекрасно осведомлен и без него, подумав при этом, что он мог бы избавить меня от необходимости выслушивать столь избитые сентенции. Но, увы, секундант всегда и неизменно – «чертовски хороший и верный друг, который старается вас подбодрить!» Следующие четверть часа прошли в подавленном молчании. На дороге, даже вдали, на горизонте, по-прежнему никого не было видно. Мой друг свистнул и (чтоб его черти взяли!) на лице его отразилось нешуточное разочарование. Пробило полчаса – по-прежнему никого; три четверти часа; наконец, целый час. Теперь ко мне подошел уже центурион[65] Колдстримского полка[66], на сей раз – мой настоящий друг, и сказал мне (клянусь вам, эти слова сладчайшей музыкой отдались у меня в ушах): «Что ж, Джордж, думаю, мы можем уехать отсюда».

– Можете представить себе мое облегчение! «Дорогой мой, – ответил я, – ты снял камень с моей души: едем же отсюда немедленно!»

Взрыв смеха, последовавший за этим кульминационным моментом, привлек внимание еще нескольких человек, среди них и Перегрина, который подошел как раз вовремя, чтобы услышать фразу опекуна:

– Что же, с вашим оппонентом случился несчастный случай, которого избежали вы, Джордж, или же его секундант оказался не столь кровожаден, как ваш?

– Я склонен полагать, – храбро ответил Красавчик, – что он вовремя осознал всю общественную тяжесть поступка, который совершил, пренебрегая приличиями и вызвав меня на дуэль.

Перегрин протиснулся сквозь толпу к своему опекуну и тронул его за рукав. Граф, повернув голову, слегка нахмурился:

– Да, Перегрин, в чем дело?

– Я уже подумал, что вы опять уехали, – негромко сообщил ему юноша. – Мне необходимо поговорить с вами; именно для этого я и разыскивал вас.

– Мой славный мальчик, у «Вотьерза» приватный разговор совершенно исключается, если вы это имеете в виду. Вы можете приехать ко мне завтра утром, и мы побеседуем.

– Да, но будете ли вы дома? – возразил Перегрин. – Я и так уже три раза приезжал к вам, но никак не мог застать. Почему я не могу проводить вас сейчас?

– Вы можете нанести мне визит завтра утром, – устало повторил граф. – А сейчас вы перебиваете мистера Бруммеля.

Перегрин покраснел, извинился и в спешке удалился как раз в тот момент, когда к группе подошел лорд Олванли, на круглом лице которого было написано некоторое беспокойство. Он, положив руку на плечо Уорта, сказал:

– Джулиан, я такой глупец! Простите меня, ради бога! Но мне показалось, что вы вели себя с мальчиком непозволительно сухо, а он выглядел таким растерянным, что я был вынужден пригласить его присоединиться к нам.

– Всему виной ваше добросердечие, – отозвался граф. – Я вполне успешно воспитывал его, когда вы предпочли вмешаться.

– Разумеется, ему не следовало столь бесцеремонно ввязываться в игру, – согласился Олванли. – Но он еще очень молод, в конце концов, и очень мил, насколько я могу судить.

– Вы правы, – сказал Уорт. – Однако он станет еще милее, когда его осадят еще несколько раз. И вы, Джордж, могли бы заняться этим.

Мистер Бруммель в ответ лишь покачал головой.

– Мой дорогой Уорт, вы не можете требовать от меня сделать большего для вашего подопечного. Я уже и так однажды держал его под руку всю дорогу от «Уайтса»!

– Что ж, быть может, этим и объясняется его самонадеянность, – обронил Уорт. – Лучше бы вы поставили его на место.

– Но я полагал, будто вы хотите, чтобы я, наоборот, выказал ему свое одобрение, – жалобно протянул Бруммель.

Подгоняемый то ли вполне естественным нетерпением, то ли страхом вновь упустить своего опекуна, Перегрин явился на Кэвендиш-сквер на следующее утро уже в половине одиннадцатого, но ему сообщили, что его светлость одевается. Таким образом, юноше ничего не оставалось, как еще добрых полчаса маяться ожиданием в гостиной, просматривать газету и репетировать про себя все, что он намеревался высказать графу.

В одиннадцать лакей, вернувшись, доложил: его светлость готов принять юношу. Перегрин последовал за лакеем по широкой лестнице наверх, и его провели в спальню графа – просторное, светлое помещение, одну стену в котором целиком занимала кровать под балдахином. Сооружение оказалось весьма изящным, оно покоилось на двух бронзовых грифонах, а пара грифонов поменьше, на постаментах, поддерживала малиновые атласные драпировки. Пятый грифон оседлал балдахин и простер крылья, готовясь взлететь, зажав в когтях занавески. Роскошь ложа настолько поразила Перегрина, что на несколько мгновений он застыл на месте, открыв рот и во все глаза глядя на него.