Роковой романтизм. Эпоха демонов

В 1880 году в мастерскую художника Арнольда Бёклина, расположенную во Флоренции возле Английского кладбища, пришла некая дама. Она была вдовой (молодой, впрочем, вдовой — 34-х лет) немецкого финансиста Георга фон Берна и собиралась выйти замуж во второй раз — за Вальдемара Лобо да Сильвейру, графа Ориолу. И наверное, дабы успокоить душу своего первого мужа, скончавшегося от дизентерии пятнадцатью годами ранее, она заказала знаменитому швейцарскому художнику картину, «способную выразить ее скорбь по умершему мужу». Бёклин охотно взялся за предложенную работу, тем более что она отвечала его внутреннему состоянию; художник не так давно (в 1877 году) пережил личную трагедию — похоронил свою семимесячную дочь как раз на Английском кладбище, расположенном перед окнами мастерской. «Вы сможете отдаться мечтаниям, погрузившись в темный мир теней, и тогда вам покажется, что вы чувствуете легкий, теплый ветерок, вызывающий рябь на море, и что вы не хотите нарушать торжественную тишину ни единым словом», — написал он заказчице несколько высокопарным стилем, характерным для того времени.

Вскоре картина была готова. В первоначальной версии в лодке была только таинственная фигура в белом саване. Но заказчицу это не устроило, и Мария Берна попросила внести некоторые изменения, а именно добавить в лодку сидящую на веслах женщину (каков сюжет для Фрейда! вдова изо всех сил работает веслами, дабы в преддверии нового замужества поскорее отвезти бренные останки первого супруга на далекий, заброшенный и фантастический остров) и нечто похожее на гроб.

«Остров мертвых» Бёклина, первая версия

Надо сказать, что совесть у художника при получении обусловленной платы не была абсолютно чиста — на самом деле он написал две картины. Одну, поменьше, для Марии Берна; вторую, побольше, для своего мецената и покровителя, Александра Гюнтера. Патрон, правда, тоже ее не получил — Бёклин оставил ее себе. И использовал в виде демонстрационного образца. В итоге «Остров мертвых» стал безумно популярен — художнику заказали еще три его версии, а репродукции картины, по выражению Набокова, можно было «найти в каждом берлинском доме». Картина попала в тренд: переполненная символами (тут и «челн Харона», и «кладбищенские» кипарисы, и темные воды Стикса), по-мещански сентиментальная — она вполне соответствовала вкусам fin de siècle. Но при чем здесь романтизм? Дело в том, что влияние романтизма дает о себе знать уже в технике написания самой картины. Так, подчеркнутая картинность первого плана сопоставляется в полотне Бёклина с более сложным метафорическим решением дальнего плана. Такая тональность обнаруживает поэтическое сходство с романтизмом. Бёклин умел превосходно передавать влажность воздуха и дуновение ветра, а также прочие атмосферные и природные явления (не зря он изучал в Париже творчество барбизонцев и Камиля Коро). Камиль Коро — французский художник и гравер, один из самых выдающихся и плодовитых пейзажистов эпохи романтизма, оказавший влияние на импрессионистов.

Про Бёклина часто говорили, что он пишет только нереальный мир. Его так и называли: «Рисующий то, чего нет». Это двоемирие, эта ориентация на так называемое трансцендентное, по Канту, на «переходное» из мира видимого в мир невидимый, очень сближала Бёклина с романтической школой. Один известный врач сказал художнику: «Ну разве ваши странные персонажи могут в действительности жить на свете?» — «Они не только могут жить, но и живут. Более того, они проживут гораздо дольше, чем ваши пациенты», — гордо ответил художник. Именно Бёклину как никакому другому живописцу удалось выразить массовое ощущение «перехода» всей Европы в иное духовное состояние. Символически он точно выразил то, что называется сменой парадигм мышления и чувствования. Вглядываясь в эту картину, мы словно присутствуем при рождении новой ментальности. Для грядущего XX века Смерть станет главной темой. Это очень точно смог почувствовать и выразить Осип Мандельштам:

Век мой, зверь мой, кто сумеет
Заглянуть в твои зрачки
И своею кровью склеит
Двух столетий позвонки?
Кровь-строительница хлещет
Горлом из земных вещей,
Захребетник лишь трепещет
На пороге новых дней.

Тварь, покуда жизнь хватает,

Донести хребет должна,
И невидимым играет
Позвоночником волна.

Последние строчки этого отрывка («И невидимым играет // Позвоночником волна») лично у меня вызывают ассоциации с той волной, что слегка бьется о борт таинственной лодки, плывущей к острову мертвых на полотне швейцарского пейзажиста, в котором роковым образом скрещивались человеческие судьбы и судьбы природы.

Вторая версия, 1880