Роковые иллюзии

Слуцкого сначала пощадили, потому что Ежов не хотел нарушать ход работы иностранных агентурных сетей, хотя систематическая чистка рядов чекистов в штаб-квартире продолжалась. В то время как кровавая баня продолжалась и арестовывали старших офицеров, возглавлявших отделы НКВД, Ежов укрылся за спинами вооруженных до зубов охранников в своем кабинете на четвертом этаже. Сознавая, какая участь была им уготована в подвальных камерах Лубянки, некоторые старшие офицеры предпочитали покончить с жизнью, выбросившись из окна своего кабинета, чем подвергнуться тем же жестоким процедурам, которые применяли они сами, чтобы выбить «признание» из своих жертв. На московских улицах только что начали таять зимние снега 1937 года, когда кровь, пущенная сталинской вендеттой, принародно выплеснулась на тротуары вокруг здания на Лубянке. Феликс Гурский, старший сотрудник Иностранного отдела, только что награжденный орденом Красной Звезды, выбросился из окна своего кабинета. Этим же способом покончили с собой два следователя из секретного политического отдела[626]. Эти самоубийства, естественно, привлекли внимание простых людей, проходивших в тот момент мимо здания. Вскоре по Москве поползли слухи о неминуемом мятеже. Тем не менее, несмотря на слухи, за пределами Лубянки по-прежнему было спокойно. Внутри же царило смятение; продолжала литься кровь в подвальных камерах, где десятки офицеров, арестованных и обвиненных в шпионаже или троцкизме или и в том и в другом одновременно, расстреливались без официального суда.

«Офицеры Иностранного отдела НКВД, прибывавшие в Испанию или Францию, рассказывали невероятные истории о том, как вооруженные команды производили обыски в многоквартирных домах НКВД и как иногда стук в дверь одного дома становился причиной самоубийства в соседнем доме», — писал впоследствии Орлов, вспоминая, как «инквизиторы из НКВД, не так давно нагонявшие страх на сталинских пленников, теперь сами дрожали от неописуемого ужаса»[627].

«Высокопоставленные сотрудники и следователи НКВД уподобились гончим псам, слишком увлекшимся преследованием своей дичи, чтобы обратить внимание на самого охотника», — так объяснял Орлов тот факт, что его товарищи-чекисты не сумели предусмотреть ежовской чистки. Он был убежден, что Сталин имел намерение уничтожить всех тех, кто участвовал в организации московских показательных судебных процессов или знал о них правду. Однако документы показывают, что Ежов вскоре распространил чистку на провинциальные организации НКВД по всей территории Советского Союза. Эти злополучные сотрудники мало знали о предыдущих чистках бывших членов Политбюро и не принимали в них участия. Только в одном 1937 году, по оценкам, было ликвидировано более 3000 оперативных сотрудников НКВД[628].

Масштабы «ежовщины» страшно увеличились в 1938 году после вынесения обвинительных вердиктов на третьем московском показательном судебном процессе. Одним из расстрелянных был бывший начальник НКВД Ягода, который всего за два года до этого подготовил сцену для разгула сталинского террора на первом из этих судебных процессов. Из следователей НКВД, помогавших выбивать «признания», приведшие к вынесению целого ряда обвинительных вердиктов, только Георгий Люшков, заместитель начальника Политического отдела и помощник Молчанова на первом судебном процессе, избежал экзекуции. Он спас свою жизнь, бежав к японцам летом 1938 года, после того как получил назначение на пост начальника НКВД в дальневосточных провинциях Китая[629].

Последствия сталинской чистки рядов офицерского корпуса Красной Армии также ощущались в Испании. В феврале 1937 года генерал Клебер был снят с поста командующего интернациональными бригадами. По указаниям Москвы ему было поручено организовать оборону Малаги, однако он исчез вскоре после прибытия туда, и больше о нем никогда не слышали. По всей вероятности, он пал жертвой «эскадрона смерти» НКВД. Генерал Берзин также был отозван в Москву после критики Орлова за своевольное руководство аппаратом НКВД в Испании. Он пал жертвой мстительности Ежова, как и Сташевский, сталинский комиссар в Испании, который также осмелился критиковать НКВД[630].