Рокси

Ах у тебя дезодорант выветрился? Да ты просто грязная скотина, вот и все.

Единственное, что может облегчить тебе вердикт — это если ты уступишь свое место кому-то другому. Тогда ты сразу превращаешься в святого. Потому что в автобусе между виновностью и невиновностью зазора нет.

Айзек сегодня не святой. Никому не уступает место. Он сидит, прислонившись головой к стеклу, потому что шея не может выдержать ее вес; но каждый раз, когда автобус сотрясается на выбоинах, боль молнией простреливает череп, так что Айзек вынужден отстраниться от стекла. Абстиненция слегка отступила. Крошки, найденные в кошельке, смягчили ее как раз настолько, чтобы он мог функционировать, но не более того.

В то время как в некоторых автобусах все сиденья обращены вперед, ограничивая обзор и, следовательно, сужая поле для осуждения, в этом автобусе сиденья обращены в центральный проход, чтобы увеличить количество стоячих мест. Женщина, сидящая напротив Айзека, смотрит на него несколько дольше, чем просто вскользь, потом произносит неодобрительное «пф-ф» и крепче сжимает стоящую на коленях сумку.

И что же это ей в нем не понравилось? Лицо? Запах? Сгорбленная фигура? Скорее всего она, как говорится, отвергает весь пакет.

«Вы же ничего про меня не знаете», — хочется ему сказать, но он слишком ослаб. Итак, вердикт остается в силе.

Автобус ползет вперед, и Айзек то погружается в забытье, то выныривает из него. Нет, он не засыпает, он просто проваливается в туман, который рассеивается лишь тогда, когда автобус со скрежетом останавливается или попадает колесом в рытвину, отчего у Айзека сотрясается мозг. Юноша чуть не проезжает мимо нужной остановки, но, спохватившись, выскакивает в самый последний момент, спотыкается о бордюр и плюхается в лужу грязи, такую жалкую, что в ней даже сорняки, не желая жить, покончили с собой. Когда он поднимается, автобус уже отъехал. Айзек несколько секунд стоит, собираясь с мыслями, а потом бредет в направлении Березовой улицы.

Он знает, что приехал, мягко говоря, в весьма сомнительный район, но, достигнув Березовой, понимает, что попал в самое сердце тьмы. Он был здесь один раз, но тогда царила ночь, и все самое ужасное было скрыто под покровом темноты. Сейчас же, в рассеянном свете облачного дня, перед ним расстилается вся правда, обнаженная и бесстыдная.

На Березовой улице нет берез. Тут вообще нет деревьев. Когда-то были, но остались лишь пни. По обе стороны улицы стоят одноэтажные дома. Многие из них покинуты. Жилища не просто ветхие, они — наглядное пособие по архитектуре апокалипсиса. Облупившиеся фасады перечеркнуты красным «Х», как будто их пометил граффитист без души и воображения. Двери и окна в брошенных домах отсутствуют. В одном из них работает бригада борцов с вредителями. Их пикап украшен мультяшной крысой, расплющенной на наковальне, и лозунгом: «Мы убиваем крыс насмерть™». Как будто можно убить как-то по-другому.

Во дворе второго от угла дома — одного из тех, что еще не испустили дух, — сидит женщина в тапочках и поблекшем цветастом халате. Ее садовый шезлонг слишком низок — чтобы подняться с такого, надо как следует поднатужиться. Вокруг на траве расставлены разные предметы. На картонке шариковой ручкой написано «Продаю».

— Ищешь что-нибудь? — спрашивает женщина, не понимая — а может быть, как раз очень даже хорошо понимая, — насколько двусмысленно это звучит. — Бери все, что хочешь, дам хорошую цену!

Айзек молча проходит мимо — ему нельзя растрачивать свои мизерные запасы энергии на ответ. Дом, который он ищет, — пятый от угла налево. Осыпавшаяся штукатурка, потрепанная голубая дверь и красный косой крест, как на других домах. У двери стоит фургон дешевой фирмы перевозок.

А вот и он. Крэйг. Бывший дружок Айви.

Он выносит из дома телевизор. Девушка лет девятнадцати (судя по ее виду, однажды она превратится в женщину в халате из дома в начале улицы) наблюдает за Крэйгом с ленивой обеспокоенностью и предупреждает, чтобы он не наступил на шнур, но сама даже не пытается убрать провод из-под его ног.

Крэйг заносит телевизор в фургон. Айзек поправляет брюки и разглаживает воротник, ожидая, когда его заметят. Увидев гостя, Крэйг застывает на месте.

— Ты? — выпаливает он.

— Мы можем поговорить? — спрашивает Айзек.

— Не о чем нам говорить, — отрезает Крэйг. — Не хочу иметь ничего общего ни с тобой, ни с твоей психованной сестрицей, понял?

— Я здесь не из-за нее.

Крэйг меряет его взглядом.

— Выглядишь как говно.

— Спортивная травма, — говорит Айзек, и по какой-то причине сказанное вызывает у него смех.

— Это еще кто такой? — спрашивает девица, подошедшая как раз вовремя, чтобы услышать смех Айзека, который, надо признать, ему и самому кажется жутким.

— Это тот лузер, что разбил мне нос.

Только сейчас Айзек замечает, что даже по прошествии двух месяцев нос у Крэйга все еще опухший.

— Так сломай ему хребет, — советует девица.

— Может, и сломаю.

Девица оглядывает Айзека с ног до головы, выдает «пф-ф», совсем как та женщина в автобусе, и уходит в дом.

Грэйг выпячивает грудь, становясь в позу бойцового петуха.