Роль любимой женщины

— Это взгляд. Он прячет лицо и поворачивает голову ко мне, продолжая стоять почти спиной. Но взгляд, как нож. Холодный безжалостный нож. Я, кажется, узнаю его… Сейчас, вот падает туман, немного приоткрылось лицо… Подбородок… Такой я видела один. Да. Это Александр! На свете есть, наверное, только один человек с такими холодными, ярко-синими глазами. Это Александр Кивилиди. А эта толпа и вода… Это Венеция. Я там с фильмом на фестивале…

Голос Алены замер, ее руки в руках Масленникова обмякли и застыли. Она потеряла сознание.

Пришла в себя на кровати. Масленников стоял рядом и продолжал держать ее запястье.

— С возвращением, Алена. Вы сделали почти невозможное. Вы преодолели тот блок в памяти, который ставит в качестве защиты спасающая себя психика. Вы так избавлялись от слишком тяжелого воспоминания. Вероятно, это ваша система. Благодаря ей вы и остались человеком уравновешенным, сдержанным. А испытания вас не оставляли, похоже, в покое никогда. Но мы вытащили из вашего сна одного фигуранта. Это Александр Кивилиди, с которым вы встретились в Венеции во время кинофестиваля. У него синие глаза. А теперь я сделаю вам успокоительный укол. Дождусь, пока приедет Алексей, которому я позвонил, а мы с вами продолжим в другой раз. Вы сегодня будете спокойно спать. Вы очень утомлены. Я, как говорят шарлатаны, даю вам установку. В отличие от них, мои пожелания исполняются. Алексей приготовит вам горячий ужин. Выпейте хорошего вина. Думайте о том, что вам приятно.

— Мне приятно, — устало прошептала Алена. — Мне приятно думать, что сейчас приедет Алеша и что вы не оставите меня одну, пока он не приедет.

Глава 3 Александр Кивилиди

На солнечной поляне густого дикого сада сидел в шезлонге плотный широкоплечий мужчина с обнаженным торсом и босыми ногами, которые он топил в еще по-утреннему прохладной траве с каплями росы. На столике перед ним был открыт ноутбук, стоял бокал красного вина, дымилась трубка. А мужчина смотрел, не щурясь, на белые облака. И во время этого идиллического занятия его большие широкие ладони были сжаты в кулаки. От этого человека любой бы не сразу отвел взгляд. В юности он мог бы позировать для статуи Давида, но он возмужал и стал намного интереснее и значительнее, чем Давид. Мраморный юноша вообще сильно проигрывал по сравнению с вызывающей естественностью и жизненной силой этого мужчины: пропорциональное тело, мускулы на груди, руках и плечах, крепкая шея. Идеальной формы голова могла принадлежать только мужчине. И любой взгляд остановился бы на его лице. На совершенно необычном лице. Под жестким темным ежиком волос — низкий, широкий лоб с резкими морщинами. Темные брови оттеняют смуглые тяжелые веки с кромкой коротких и густых черных ресниц, из-под которых неподвижно, холодно и беспощадно смотрят глаза удивительного, ярко-синего цвета, которого, кажется, в чистом виде и в природе не бывает. Правильный нос, красивый рот — твердый и выразительный. И скульптурный подбородок с очень глубокой ямочкой посередине — признаком решительности и целеустремленности.

Таким создала природа Александра Кивилиди, магната, известного своим талантом выгодно вкладывать родовое состояние, и покровителя искусств. Его небольшой одноэтажный кирпичный дом на юге Франции был похож на него самого — такой же завершенный, строгий, пропорциональный, лишенный недостатков, бахвальства и всего того, что говорит о плохом происхождении и дурном вкусе. Вкус Кивилиди для многих был критерием.

Одного не дала Александру столь щедрая природа. Покоя. Он смотрел на утреннюю нежность во всем, слушал тонкую услужливую тишину и несмелое чириканье птиц, а глаза то и дело темнели от каких-то мрачных мыслей, красивые зубы, не знавшие дантистов, то и дело сжимались, как будто готовились к оскалу, проверяли свою силу.

На столике позвонил его айфон. Александр посмотрел на дисплей и небрежно бросил телефон обратно. Рот дернулся в раздражительной и брезгливой гримасе. Ее никогда не видели люди, с которыми он встречался на приемах и фестивальных торжествах. Он выделялся, по отношению к нему все невольно соблюдали дистанцию. Но его лицо было всегда в меру доброжелательным, а улыбка — открытой. Только тот, кто имел редкую возможность увидеть его в одиночестве, когда он думает, что на него уже не смотрят, тот не мог не понять, что это страстный, жестокий, беспощадный человек. Скорее всего, не только по отношению к другим, но и к себе самому.