Ролан Барт. Биография

Четырьмя годами ранее в связи с пьесой «Побег в Китай» по роману Сегалена «Рене Леи» Барт написал о глухоте и ослеплении персонажей, погрязших в своих заблуждениях, и эти слова удивительным образом подходят к тому вниманию, которое он сам уделяет Китаю: «Эта ситуация чтения, собственно, и есть ситуация трагического, выслушивание разделившихся посланий, которые могут соединиться только по ту сторону занавеса, там, где мы находимся; но там, где мы находимся, все еще сцена, последняя перегородка театра: язык не останавливается в той черной дыре, в которую мы забились, чтобы было удобнее шпионить за тем, „что происходит“ под прожекторами»[912].

Глава 14 Тело

В его творчестве такое слово возникло постепенно: сначала его скрадывала инстанция Истины (Истории), потом – инстанция «валидности» (систем и структур), теперь же оно вольно расцветает; это слово-мана – слово «тело».

Ролан Барт о Ролане Барте

В 1970-е годы Ролан Барт делает тело главным означающим, способным занять место какого угодно означаемого. Это слово-вектор, слово-мана (он заимствует термин у Мосса, что несколько парадоксально, поскольку носителями маны, принципа духовной власти, являются призраки и духи), слово-протей, которое он приспосабливает для всего подряд. Слово-мана – это не любимое словечко, которое может превратиться в фетиш. Оно заменяет все, что с трудом поддается именованию, атопию, дополнение, скольжение. Слово «тело», таким образом, понимается в связи с дистанцией по отношению к своему собственному телу. Тогда оно позволяет отдалить и рассеять субъекта, не делать «я» центром или пристанищем истины. Именно с таким пониманием подвижности и отличия тела следует подходить к личному письму Барта. Оно не имеет отношения ни к автобиографическому повороту, ни к улавливанию полного субъекта (субъективность по-прежнему чужда его творчеству), но означает смещение письма в сторону инвестирования желания, которое в той же мере является способом проецирования тела.

Отход от политики, ослабление инвестиций в теорию: для Барта это эпоха рецентрирования. Отталкиваясь от себя, выйти к миру и к другим людям – теперь это представляется новой ориентацией, которая больше согласуется с желанием писать. Барта все больше интересуют проявления индивидуальности: курсы 1970–1971 годов посвящены понятию идиолекта, которое позволяет передать своеобразие стиля писателя. Его занимает вопрос относительно письма, связи между собственным языком и языком группы, производства произведения: он уже давно интересуется этим, но теперь производит небольшие сдвиги, позволяющие по-иному определить его роль и его место. Первый из этих сдвигов становится возможным благодаря переходу к практике. Во многих областях Барт переходит от теории к практике, демонстрирует вкус к производству, опыту, конкретике, материи, изменяя некоторые свои привычки и центры интересов. Так, интерес к каллиграфии и живописи, которым он посвящает все больше важных статей, сопровождается активными занятиями рисунком и колористикой. С 1971 года в его распорядке дня почти все время после обеда отводится рисованию. «Облегчение (отдых) от возможности создавать что-то, что может избежать ловушки языка, ответственности, которую несет любая фраза: одним словом, своего рода невинность, из которой письмо меня исключает». Скромное слово «вкус», глагол «вкушать» вместе со словом «удовольствие» становятся ключевыми в лексиконе Барта, когда он говорит не только о еде, но и о тексте:

Что доставляет мне удовольствие в повествовательном тексте, так это не его содержание и даже не его структура, но скорее те складки, в которые я сминаю его красочную поверхность: я скольжу по тексту глазами, перескакиваю через отдельные места, отрываю взгляд от книги, вновь в нее погружаюсь… нужно не глотать, не пожирать книги, а трепетно вкушать (brouter), нежно смаковать текст, нужно вновь обрести досуг и привилегию читателей былых времен[913].