Ролан Барт. Биография

С 1973–1974 учебного года к дружбе Барта с Жаном-Луи Буттом и его группой, зародившейся на семинаре, добавилась еще одна «группка» любимых студентов, которую составляют Эвелин Казад, Ролан Гавас и Патрис Ги. Они живут вместе в квартире на улице Жорж Санд, в XVI округе Парижа, и их объединяют тесные, но довольно сложные, связи. Вначале Барт, уже встречающийся с Роланом Гавасом (они играют на фортепиано, ходят на концерты), поддерживает дружеские отношения со всей группой, особенно укрепившиеся в период поездки в Китай: именно с ними троими он проводит вечер накануне отъезда, заходит к ним на улицу Жорж Санд в день возвращения 5 мая и упоминает их в своих путевых заметках. По-видимому, он был влюблен в двух молодых людей, но особую страсть питал к Ролану Гавасу, который в то время был в медицинской интернатуре и готовился специализироваться на психиатрии. Та необыкновенная власть, которую имеет над ним этот юноша, увлекающийся музыкой, возможно, связана с его румынским происхождением – он до пятнадцати лет жил в Румынии: эта встреча вызывает ностальгию по тем теплым дружбам, которые были у Барта в 1948–1949 годах, несмотря на прошедшее с тех пор время и разницу в возрасте, которая их разделяет. В течение лета 1974 года, когда Барт дописывает свой автопортрет в доме Даниэля Кордье и проводит много вечеров в отеле Belles Rives в Гольф-Жюа-не у Казимира Эстена[1071], Ролан Гавас приезжает к нему на несколько дней, пока не отправляется с некоторым облегчением в Марсель к Эвелин Казад – такое сильное давление оказывает на него Барт. Гавас никогда не скрывал от Барта, какого рода отношения с 1971 года связывают его с девушкой (она станет его женой). Но некоторая двусмысленность, страх обидеть Барта, удивление от того, что зрелый и известный интеллектуал отводит ему столь важное место, возможно, давали Барту повод надеяться на счастливый исход.

В следующем году страсть Барта только усиливается и приносит ему много страданий. Таков контекст, в котором он начинает вести тетрадь-дневник с фигурами любовной речи (называет его «Текст Р.» или «Роман для Р.») и решает посвятить этой теме семинар. Они вместе едут в 1974 году в Швейцарию, в Женеву и Цюрих, где присутствуют на постановке «Тоски», в Венецию в августе 1975 года. Барт не стремится к тому, чтобы они стали парой, как не стремится и к исключительности связи – у него в этот момент много любовников – но из-за характера своего чувства, сдержанности немногословного Гаваса он мучительно замыкается в любовной страсти: ревнует, отчаивается, ждет. Часто происходят ссоры, расставания. Ролан Гавас несколько раз пытается разорвать их связь, ставшую совершенно отчужденной, но у него ничего не выходит. Он сам признает, что не мог от нее освободиться, пока не вышли «Фрагменты речи влюбленного». Как и с Робером Давидом в период пребывания в санатории, когда его любовные излияния граничили с бредом страсти, Барт, снова влюбившись в человека, который не мог ответить ему взаимностью, выражает свое отчаяние в многоречивых письмах, исписывает сотни страниц, адресованных другу. Может быть, однажды эти письма будут опубликованы: они прольют особый свет на личность Барта, которого принято считать сдержанным, но который в подобных обстоятельствах был способен на экспансивность и демонстративное выражение чувств. Ежедневники показывают, что порой он тратил целые дни на письма Ролану Гавасу: 6 февраля 1975 года, 1 апреля, 14 мая – «длинное письмо РГ (о небольшой размолвке вчера вечером: социальность письма)» – а 11 и 19 июля он пишет еще три длинных письма. Это обстоятельство также побуждает его преобразовать курс «Любовная речь» в книгу. С этого момента он использует фигуры и размышления, вдохновленные его историей, для составления этого текста, пользуясь одновременно и семинаром, и «Текстом Р.». Эти указания проясняют одно из мест курса (занятие от 10 апреля 1975 года), связанное с «Текстом Ролан»: он теоретически рассматривается одновременно и как пре-текст, и как индивидуальный и методологический текст (выходящий за рамки субъективности), чья ценность заключается в том, чтобы поставить на одну доску канонический текст («Вертер», или «Текст В.») и его версию, проживаемую на собственном опыте, которая тоже подвергается филологическому анализу.