Ролан Барт. Биография

Однако по сравнению с семинаром книга 1977 года больше сосредоточена на страданиях, чем на счастье или чувстве полноты. Барт различает два вида любви: полную и счастливую любовь, ту, что мистики находят в Боге, секулярным аналогом которой может считаться материнская любовь, и романтическую, страстную любовь. Если Барт и пишет между строк что-то о материнской любви (ее способности перенести несправедливость, исходящую от любимого существа, например, ее неизменно удовлетворяющий характер), то в целом он посвящает книгу второму виду любви. В книге представлен субъект (я), который любит, и объект (он), который любим. Ответ любимого существа на любовь, которую предлагает любящий субъект, очевидно, обманывает его ожидания, не может не обмануть. Тогда субъект начинает испытывать сильные чувства: отчаяние, исключенность, насмешку, нетерпение, раздражительность, требовательность. Влюбленный пребывает в тревоге, ревнует, его приносят в жертву, он переживает траур, глупеет. Поскольку он не в состоянии переносить душераздирающее отсутствие, он постоянно чувствует себя уязвленным, потерянным. Прекрасно зная, что удовлетворения ему не получить, субъект тем не менее на него надеется и всеми средствами стремится достичь слияния. Его безумие в том, что он не может выйти из своего состояния, неизменно остается самим собой:

Уже сотню лет принято считать, что безумие (литературное) заключается в словах: «Я есть другой»: безумие – это опыт деперсонализации. Для меня, влюбленного субъекта, все совсем наоборот: именно то, что я становлюсь субъектом, не могу не стать им, и сводит меня с ума. Я не есмь другой – вот что с ужасом констатирую я[1081].

До сих пор только роман представлял беспорядок и страдания любви-страсти. Новаторство Барта было в том, что он сделал ее предметом трактата, фрагментарного и рефлексивного эссе. Этот прием придал книге лиризм, который, однако, не отменяет философское измерение используемого в ней «я». Своей оригинальностью книга обязана сочетанию различных методов, которые на тот момент применял Барт: структуралистского анализа (пара любящего и любимого образует структуру комплекса, и любовный дискурс дается как комплекс структур), семиологии (как это хорошо разглядел Делёз у Пруста, любовь все превращает в знак), к которым добавляется измерение Воображаемого (проецирование собственного фантазма в письмо). В любом случае этот проект относится к порядку знания, даже если для его реализации Барт не обращается к программе позитивной науки. Что самое главное, он не пестует здесь субъективность и нарциссическое самодовольство, как полагали или утверждали некоторые. Если автор вводит в игру свой личный опыт, то только дистанцируя его и в той мере, в какой он может помочь раскрытию структур. В тексте можно найти множество автобиографических деталей (буфет на вокзале в Лозанне, шкатулка в подарок, одержимость телефонными звонками, любовное письмо, цветы, полученные от неизвестного), однако, захваченные методичным комбинаторным письмом трактата, они становятся фактами, относящимися к кому угодно, точками схождения приключения, общего для всех. «Фрагменты речи влюбленного» ни в коем случае не являются в творчестве Барта признаком какого бы то ни было отречения. Он одинаково работает и с симуляцией, и с вариацией, которые всегда служили ему для того, чтобы изощренным путем приблизиться к различию в вещах, обойдя сущность. Как, например, передать прикосновение? «Пожатия рук – их неисчислимо много в романах – жест, скрываемый внутри ладони, колено, которое не отодвигается, протянутая, будто ни в чем ни бывало, вдоль спинки дивана рука, на которую мало-помалу клонится голова другого, – это райский уголок утонченных, потайных знаков; это словно праздник – не чувств, но смысла»[1082]. Смысл никогда не дается как целое, как полнота, но лишь в непрерывном развертывании знаков. Когда он пропускает через себя, через собственный опыт то, что воспринимает из книг и от некоторых друзей, это добавляет феноменологическое измерение к семиологическому анализу. Барт, таким образом, предлагает размышление о любви, не имевшее в недавнем времени прецедентов и показывающее, что любовь может быть объектом мысли, а не только сюжетом, которому отводятся вторичные позиции.