Роман

— Почему они пошли на это? — спросил я, когда над городом сгущалась ночь, и услышал в ответ:

— Веяние времени. Будь я одного с ними возраста, я вполне мог бы оказаться с ними. Я ирландец и поэтому презирал Англию за все, что она сделала с моей родиной. Я мог бы присоединиться к ним не потому, что любил Россию, а потому, что ненавидел Англию.

Затем Девлан заговорил о своем отношении к искусству:

— Художник всегда должен в некотором смысле противостоять обществу и полученным знаниям. Он должен быть готов идти необычными путями, отвергать принятые взгляды, возмущать, и бросать вызов, и воссоздавать новые подходы. Художник по своей природе стоит наполовину вне закона. Ван Гог идет наперекор нашему чувству цвета, а Вагнер опровергает наши представления о приемлемом звучании. Эти молодые люди из Кембриджа ничем не хуже них. Они тоже художники по своей природе и тоже резали по живому.

Прежде чем я смог разобраться в этой странной философии, он пошел дальше:

— И самым талантливым из всех был Энтони Блант. Представьте себе! Находясь в самом центре враждебного окружения, то есть в Лондоне, он достигает высокого положения в военной разведке. И в то же самое время получает титул лорда, ибо является хранителем Королевской картинной галереи, великолепно разбирается в творчестве Пуссена и других французских пейзажистов. И все это время он либо занимается передачей наиболее серьезной информации Советам, либо прикрывает своих приятелей-заговорщиков, помогая им избежать ареста. Его преданность друзьям была бесконечной, и это понятно, ведь он любил их.

Девлан покачался в кресле и после продолжительного молчания спросил:

— Карл, вы слышали замечательное высказывание нашего выдающегося писателя Э. М. Форстера? Автора «Поездки в Индию» — ее вы просто обязаны прочесть. Он тоже выходец из Кембриджа, знаете ли. Из того же самого — Королевского, — что и я. Так вот, Форстер сказал, и его слова можно толковать по-разному, но у меня они отложились в следующем виде: «Если придет такое время, когда придется выбирать между изменой моей стране и изменой другу, я надеюсь, что мне хватит смелости предать свою страну». — Он помолчал, как бы давая словам повисеть в воздухе, а затем добавил: — Это, возможно, одно из глубочайших высказываний века.

После некоторых колебаний я спросил:

— Вы говорите о своих собственных друзьях, профессор Девлан?

— Я никогда не вступал ни в какие заговоры, — ответил он. — Никто не хотел иметь дело с неотесанным ирландцем. Но по-своему я испытываю к моим друзьям точно такие же чувства, как и он по отношению к своим.

— Чтобы защитить друзей, вы способны предать?..

Девлан не ответил. Вместо этого он проговорил совершенно изменившимся голосом:

— Жизнь художника — это неизменное «мы против них». Люди в большинстве своем не понимают художников, не принимают их, пока они живы. Писатели, которые так занимают вас, все без исключения приходились не ко двору, и как только они пытались потрафить вкусам большинства, теряли возможность идти вперед и неминуемо превращались в посредственность.

— Вы чего-то не договариваете! — воскликнул я чуть ли не в отчаянии.

— Знаменитая кембриджская четверка, — сказал Девлан, — несравненная в своем блеске и своей отваге, с нервами из стали, была скреплена любовью. Это было братство, которому история воздаст должное, а его хулителей предаст забвению. — Он встал и, направившись к берегу реки, добавил, ни к кому не обращаясь: — Они были моими однокашниками, моими ровнями и моими наставниками.

— Но вы же не хотите сказать, что предпочли бы стать шпионом? Предать свой народ?

— Нет, конечно. Я хотел сказать, что предпочел бы гореть, а не коптить и иметь смелость заплатить за это по полному счету.

После долгой прогулки по набережной мы вернулись в отель и у стойки портье заколебались, прежде чем взять свои ключи. Нерешительность ни к чему не привела, и каждый отправился в свою кровать.

В ту ночь я не спал. Ворочаясь в постели, я пытался вникнуть в то, что было сказано в тиши ресторана, и отделить зерна от плевел. Когда над городом забрезжил рассвет, я определил для себя те истины, которые будут светить мне на моем преподавательском пути: художник — это творческая личность, он не может, да и не должен вести нормальный образ жизни. Он должен опираться на верных друзей, таких же, как он сам. Его задача — заставить общество посмотреть на себя по-новому, чтобы увидеть то, что ему хочется увидеть. И высшей в мире добродетелью, по которой судят о человеке, является верность другу, чем бы это ни обернулось.

Когда в комнате стало светло, я, порывшись в вещах, нашел карандаш и поспешил зафиксировать свои четыре постулата на бумаге, пока они не стерлись из памяти. Но, когда я перечитал их, последний показался мне неполным, и я сделал приписку: «Полагаю, что таким другом может быть и женщина».

Вечером, когда мы добрались до Венеции и нашли стоянку на берегу, где водители перекладывали свой багаж на гондолы — шумные водные такси, бороздившие каналы, — Девлан произнес:

— Вениз — это город влюбленных.