Роман

– Да, вы правы. Это был такой переполох! Тётя ваша плакала, дядя хотел ехать в город, всё время кричал, чтоб закладывали, Клюгин на них бранился, а вы лежали пластом, в забытьи.

– Просто акт из трагедии! – засмеялся Роман.

– Ну, теперь-то можно смеяться, – пожала плечами Татьяна, и лёгкая тень задумчивости сошла на её лицо, – а тогда всё это было страшно. Он вас привёз всего в крови.

Она замолчала, а потом вдруг спросила тихо и как-то настороженно:

– Скажите, а вы и впрямь убили волка?

– Да. Убил, – ответил Роман, – хотя, признаться, до сих пор не верится. Но вот подтверждение!

Он поднял забинтованные руки.

– Он на вас бросился?

– Да нет, это я бросился на него с ножом и убил.

На девушку сказанное подействовало странно – она отвела глаза и стала безотчётно водить рукой по точёной рейке этажерки. Роман молча смотрел на неё. На вид Татьяне было лет двадцать. Тогда, в церкви, её лицо показалось Роману не столько красивым, сколько милым, почти ангельским. Теперь же, рассматривая её, он с каждой минутой убеждался, насколько красива она. Красота Тани не была яркой, поражающей взгляд, подобно Зоиной красоте. В этом лице всё складывалось по-другому, неброско, но с тем тихим очарованием, по которому легко отличить русскую девичью красоту от любой другой.

У Татьяны были милые зелёные глаза под дугами тонких бровей, смотрящие мягким и внимательным взглядом, в котором рассудок явно уступал место сердцу и душе; по-детски припухлые, правильной формы губы и такой же правильный нос. Овал лица её обрамляли густые русые волосы, заплетённые простой косой, достающей Татьяне до пояса.

Сейчас, когда она стояла у этажерки, голова её слегка склонилась к плечу, а плечо, хрупкое девичье плечо, обтянутое простым серым молескином, слегка поднялось, словно в недоумении.

В позе неподвижно стоящей девушки было столько тихого очарования, столько простоты и в то же время какого-то особого, только ей присущего достоинства, что Роман замер и неотрывно смотрел на неё.

Татьяна первая нарушила тишину.

– Скажите, зачем вы это сделали? – спросила она, не меняя позы.

Роман хотел было ответить в свойственной ему быстрой, полушутливой манере, но вдруг осёкся, почувствовав какую-то неловкость перед этой девушкой.

Она спросила его так искренно, как давно уже никто не спрашивал.

Именно поэтому ответы вроде “меня толкнул на это азарт охотника” или “я внезапно почувствовал себя воином” показались ему теперь пошлыми и глупыми. Он всерьёз задумался: “Действительно, зачем я сделал это? Неужели из-за жалости к лосёнку? Ну, с другой стороны – ведь не травой же питаться волку? Но моё сердце содрогнулось от этой сцены. Это всё равно что есть ребёнка. Я убил его потому, что не мог вынести этого… просто не мог”.

Роман приподнялся с подушки и, оперевшись руками о кровать, заговорил:

– Всё дело в том, что я увидел, как этот волк пожирал убитого им лосёнка. Это зрелище было так неожиданно, я до этого шёл по красивому берёзовому лесу, собирал грибы. Всё было так красиво, безмятежно. И тут вдруг этот хруст молодых костей, кровь и… и эти налитые кровью волчьи глаза. Я просто весь содрогнулся, выхватил нож и безотчётно кинулся убивать.

Он замолчал и посмотрел на Таню.

Их глаза встретились.

– Вы осуждаете меня? – спросил Роман.

– Нет, – просто ответила она и замолчала.

И действительно, в её молчании не было ни осуждения, ни удивления, ни скрытого преклонения перед отчаянным поступком Романа. Зато было что-то такое, что бывает у натур глубоких и ищущих.

Внезапно за окном послышался звук подъехавшего экипажа.

Татьяна подошла к окну:

– Вот и Клюгин приехал. Я пойду встречу, а вы лежите покойно.

Она быстро выбежала, прошуршав своим длинным платьем.

“Совсем как девочка, – заметил про себя Роман, проводив её пристальным взглядом. – Как, однако, в ней много всего”.

Снизу заскрипели ступени винтовой лестницы, и в двери показалась сутулая фигура Клюгина. Он вошёл, держа в руке потёртый фельдшерский саквояж:

– С добрым утром, господин победитель волков.

– Здравствуйте, Андрей Викторович! – весело откликнулся Роман, усаживаясь поудобнее в кровати.

Поставив саквояж на столик в изголовье, Клюгин взял стул, поднёс к кровати и уселся совсем вплотную, так что большая голова его, возникнув перед лицом Романа во всех подробностях, заняла полкомнаты.

– Нуте-с, на что жалуемся? – произнесла голова положенную казённую фразу, глядя на Романа мутными, слегка насмешливыми глазами.

Не переставая улыбаться, Роман ответил в той же манере:

– Спасибо, доктор, я абсолютно здоров.

Кривая улыбка тронула бескровные губы Клюгина, он вынул из кармашка потёртого жилета серебряные часы, взял руку Романа и, склонив голову, стал шевелить губами.

Через минуту он убрал часы на место, со вздохом изнеможения раскрыл саквояж, достал деревянную слуховую трубку и приказал Роману:

– Ну-ка, задерите-ка рубаху.

Роман выполнил приказание, а Клюгин стал слушать, уперев трубку в грудь Романа, повторяя: “Дышите”, “Не дышите”.

Продолжалось это недолго. Клюгин убрал трубку и, усмехнувшись, произнёс в лицо Роману:

– Здоровы как бык.