Роман

- Да вот, пролик окаянный, пристал ко мне, как репей! - затараторила Настасья, во все широко выпученные глаза глядя на Красновского и идя к нему своим мелким утиным шагом, - Говорит, денег ему надо на лекарства, а какое же лекарство-то дубине-то эдакой, это ж я знаю какое такое лекарство-то - зелья своего змеиного напиться и опять срам творить, вот какое такое лекарство!

- Да что ты мелешь, дура! - перебил ее Парамон, подходя следом к Петру Игнатьевичу, - Тебя да за такие слова живьем съесть мало! Начхать мне на вино, ты мне деньги отдай! Я ж ей, вше платяной, позавчера два воза дров сколол, а она все харчами да харчами! А мне мои лекарствия нужны! У меня мож грудя горят! - И словно в доказательство сказанного он распахнул свой видавший виды армяк, обнажив широкую волосатую грудь с болтающимся на толстом шнурке медным крестиком:

- У меня, Петр Игнатьевич, третий ден у грудях быдто змеюшный царь поселилсь! Вот здеся! - Дуролом глухо стукнул себя в грудь, сверкая глазами и наступая на Красновского, - Быдто игрища свои справляет, на мою погибель! Я уж и свечку ставил, и отец Агафон водою святой брызгал - ничего не помогает! А она, дура невразуменная, деньгу зажала, а я-то мож лекарствия купил бы, да и поггравилсь, за что ж мне помирать во цвете лет?!

- Погоди, погоди, Парамон, - строго перебил его Петр Игнатьевич, - Не кричи, Настасья, он тебе вправду дрова колол позавчера?

- Колол, батюшка, - тихо проговорила Настасья, как-то сразу обмякнув и опустив глаза.

- Колол! А как же! Вон вишь, поутихла сразу, мокруша подтынная! - загудел Парамон, но Петр Игнатьевич махнул на него рукой:

- Замолчи!

- Да как же молчать-то, отец родной! - выкрикнул Парамон, дернувшись всем телом, - Ведь люди-то звери! Ведь я ж с чистым сердцем, со святою простотой, а мне вон - рогачом в бок! Я ж колю, колю, а сам-то, как святые угодники, - все даром, да опосля, мол, отдашь! Яко наг пришел, мзды не имал, прости Господи душу раба твоего!

Он стал быстро креститься своей большой жилистой рукой.

Настасья всхлипнула и опять заговорила быстро-быстро, но уже с повинной интонацией:

- Батюшка, Петр Игнатьевич, я же ему дураку-то говорила вперед как нанять-то, что вдовица ведь, я ж коровку купила в Рождество, до сих пор должная, я ж говорила, что отдам к Пасхе, мне ж кум привезет денег, а он приперся с ножом к горлу пристал - отдай и все. Отдам, отдам, пролик окаянный! Отдам, только жилы-то из вдовицы беззащитной не тяни...

Она всхлипнула и, волоча ухват по грязи, пошла к дому.

- Успокойся, Парамон, отдаст она тебе, - проговорил Петр Игнатьевич без прежнего напряжения и даже с неким безразличием, - Отдаст...

Роман достал портсигар, открыл и протянул Красновскому

- Merci, - Петр Игнатьевич взял папиросу.

Парамоша Дуролом между тем с упрямой тоскою смотрел вслед удаляющейся Настасье:

- Да мне денег не жаль. Что деньги - труха, пыль подметная. Мне, Петр Игнатьевич, лекарствия надобно.

- Лекарствия? - вяло переспросил Петр Игнатьевич, прикуривая от поднесенной Романом спички.

- Лекарствия. - убежденно повторил Парамон, - А то выгорит все нутро дотла и, стало быть, не в чем будет душе держаться. Так вот и пекет и пекет...

Он почесал голую грудь.

- Настасья! - неожиданно крикнул Петр Игнатьевич еще не успевшей скрыться кухарке.

- Аиньки? - живо обернулась она.

- Принеси стакан водки с огурцом!

Настасья постояла немного, потом, вздохнув, пошла в дом.

Ее возвращения ждали молча.

Петр Игнатьевич курил, философски оглядываясь вокруг, Роман стоял, сунув руки в карманы пальто, думая о Зое. Дуролом несколько растерянно топтался перед ними.

"А если Зоя не приедет?" - подумал Роман, стряхивая легковесный пепел себе под ноги, - "Да и вообще я же ничего не знаю о ней. Где она? Свободна ли она? Помнит ли обо мне?"

Вскоре появилась и Настасья. Мелко семеня и шлепая сапогами по грязи, она несла перед собою небольшой круглый медный поднос, крепко держа его обеими руками. На подносе стоял стакан с водкой и лежал на блюдечке соленый огурец. Поравнявшись с Петром Игнатьевичем, она остановилась.

- Вот, Парамоша, тебе лекарство, - проговорил Красновский, бросая недокуренную папиросу и наступая на нее ногой, - Выпей и ступай с Богом.

При этих словах Парамон как-то весь сгорбился, руки бессильно повисли и лицо словно постарело. Он подошел к Настасье, перекрестился, взял стакан и выпил одним глотком, по-петушиному дернувшись головою вверх.

- Оооха... грехи наши... - шумно выдохнул он, ставя стакан на место и нюхая левый рукав армяка, - Благодарствуйте, Петр Игнатьевич, благодарствуйте...

Голос его сразу стал спокойным.

- Закуси хоть, эфиёп, - прошипела Настасья.

- Благодарствуйте, - Дуролом взял огурец и сунул в карман штанов, - Мы огурчик-то лучше к обеду сберегем.

- Сбереги, брат, сбереги, - кивнул со смехом Петр Игнатьевич, - А к Настасье не приставай. Отдаст она тебе деньги.

- Да что мне деньги! - улыбаясь махнул рукой Парамон, - Аз есмь птица Божья - что клюнул, тем и жив...

Он стремительно развернулся и зашагал прочь своей дерганой походкой.