Роман

Лидия Константиновна, развернув салфетку, накрыла ей блюдо с окороком.

- Вот и прекрасно, - одобрительно причмокнул дядя Антон, - А теперь, друзья, давайте воздадим должное нашим яствам, после чего, Рома, ты нам поведаешь о столичном житье-бытье.

Все принялись с аппетитом есть. Поглощая пряные огурцы, хрустящую капусту и тугие, полные густого сока помидоры. Роман искоса посматривал на завтракающую чету Воспенниковых.

Целых три года он не видел этих простодушных милых людей и сейчас, в минуту тишины, столь редкую в этом доме, с любовью всматривался в их почти не изменившиеся лица.

Антон Петрович Воспенников был высоким полным пятидесятисемилетним мужчиной с крупной головой, крупными белыми руками и породистым, характерным лицом драматического актера, коим ему и довелось быть тридцать без малого лет. Почти тридцать лет столичные сцены сотрясала богатырская поступь этого осанистого, беспредельно уверенного в себе человека, а его громоподобный бас раскатывался по притихшим залам монологами Антония и Отелло, Лира и Бориса Годунова.

В годы своего отрочества Роман успел застать закат этого светила, всю свою жизнь дарящего окружающему миру потоки щедрых, светоносных лучей.

Он и только он открыл для Романа театр, заставил ожить по-новому страницы многих книг, засверкать новыми красками галерею известных образов.

Как он играл Бориса! Какие чувства являло его освещенное рампой лицо! С какой жадностью ловил пятнадцатилетний Роман каждое движение этого лица, каждый жест этих рук, в данный момент спокойно и деловито расправляющихся с большим соленым помидором.

Роман улыбнулся.

Милый, милый, дядюшка Антон. Тот же развал седых прядей, то же щеголеватое пенсне "стрекоза", за хрупкими стеклышками которого все те же умные, слегка усталые глаза в ореоле припухших век. И шутки прежние - как пять, десять лет назад. И смех. И трогательная, по-детски беззащитная любовь к Лидии Константиновне.

Роман перевел взгляд на нее - спокойную, немолодую женщину с необычайно мягкими чертами бледного лица и всегда несколько удивленными большими зелеными глазами.

Нет, конечно, она изменилась за это время: и морщинок стало больше, и проседь в густых, стянутых в большой пучок волосах обозначилась сильнее, и в худых плечах уже заметней проступала слабость, нежели былая грация. Черная кружевная шаль эту слабость подчеркивала.

Роман любил этих людей, заменивших ему умерших родителей, в их доме он не чувствовал себя чужим и никогда не испытывал стеснения, почти всегда преследовавшего его в обществе столичных родственников, в сердобольных речах которых ему постоянно мерещилось ненавистное, серое слово "сирота".

- Рома, что же ты рыжиков не попробуешь? - нарушила тишину Лидия Константиновна.

- Спасибо, тетушка. Непременно попробую.

- Попробуй, брат. Обязательно попробуй, - жуя, дядя положил вилку, нравоучительно поднял палец, - Заявляю тебе со всей прямотой, на коею способен истинный аматёр всех искусств, таких рыжиков ты не отведаешь нигде! Ни-где!

- Верю, дядя Антон, - улыбнулся Роман, накладывая рыжиков с заботливо поданной тетушкой чашки, - У вас так все изумительно вкусно, так мило. Мне, ей-богу, кажется будто я еще трясусь в поезде и вижу чудесный сон.

- Жизнь, дорогой Роман Алексеевич, и есть сон, как сказал Платон, - тут же вставил Антон Петрович, с ловкостью хирурга разрезая моченое яблоко на четыре дольки, - Очень даже возможно, что действительно все это тебе снится. Но, рыжики не есть сон, рыжики остаются рыжиками, даже во сне. А наши рыжики и подавно. Они, как совершенно верно заметил бы все тот же Платон, есть некий изначальный эйдос, в себе и для себя сущее, черт меня задери!

- Антоша, прекрати, - махнула рукой Лидия Константиновна, - Ромушка, как здоровье тети Кати?

- Она в добром здравии.

- Слава Богу. Мы здесь всего два месяца, а мне кажется, будто не видела ее вечность. Как успехи Любани?

- Только что вернулась из Швеции.

- У нее были гастроли?

- Да. Два концерта.

- Интересно, как она теперь играет? Я не слышала ее больше года.

- Чудно. Накануне своих сборов я упросил ее сыграть.

- Что она играла?

- Партиту Баха. Изумительно. И скрипка у нее прекрасная. Новая.

- Какая?

- Гварнери.

- Любаня - прекрасный музыкант, судари мои, - проговорил Антон Петрович, Одно меня настораживает в ней - слишком легкая творческая судьба.

- Что ты имеешь в виду? - спросила Лидия Константиновна.

- Слишком все прямо и очевидно: консерватория и сразу же - признание.

- Но, Антоша, она действительно очень одарена.

- Безусловно. Однако, когда талант принимается публикой с такой легкостью, это может повредить ему Я имею в виду талант исполнительский. Человек в таких условиях быстро теряет чувство меры, перестает трезво оценивать себя.

- Но, дядюшка, это зависит от человека, - Роман отодвинул пустую тарелку и принялся вытирать губы белой салфеткой с тем же вензелем НВ, - По-моему, Любаня как никто трезво оценивает себя. Она запрещает даже вслух хвалить ее игру.