Роман

– Ведь это ж как подумать – волка голыми руками задушить! Эвон, это ж как так можно! – обернулся к ним Савва.

– Погоди, старик, – махнул на него рукой Антон Петрович. – Рома, не томи, голубчик, рассказывай!

– Что же мне рассказывать? – рассеянно усмехнулся Роман.

– Расскажи с того момента, как мы тогда разошлись, прямо с этого!

Роман вздохнул и стал рассказывать.

Он говорил спокойно, даже несколько равнодушно, словно речь шла о чем-то обычном, не интересном, а главное – давно миновавшем. Поглядывая по сторонам и в порядке вежливости останавливая взгляд на лицах своих слушателей, он подробно пересказал все случившееся с ним, не реагируя на возгласы испуга или удивления, то и дело раздававшиеся в коляске. Он рассказывал так, будто все это невероятное происшествие случилось вовсе не с ним, даже – не с его близким знакомым, а с каким-то далеким, совершенно чужим человеком, которого он ни разу в жизни не встретил, но историю убийства этим человеком волка слышал, и вот теперь пересказывает ее своим родственникам, причем далеко не в первый раз. Слушатели же, напротив, так были захвачены рассказом, что вовсе не заметили этого странного состояния Романа, они ахали, охали на все лады, перебивали вопросами, требовали подробностей и, главное, давали советы, причем иногда с такой страстью и настойчивостью, словно вся история происходила сейчас, у них на глазах.

– Надо было б ружье взять, Ромушка, милый мой! Зачем же ножом, Господи! Посмотрел бы, да и пошел прочь. Обошел бы роковое место! – закрывала лицо руками тетушка.

– Куртку, куртку на левую руку навернул и ему в пасть, а сам в брюхо ножом! В брюхо – ножом! – гремел на весь лес раскрасневшийся Антон Петрович.

– Как же так, Царица Небесная! Это ж страсти-то лютыя – с волком бороться! Я и собаку-то, чай, за полверсты обойду, помилуй нас, грешных! – болезненно бормотал Савва, непрерывно качая головой.

Романа несколько раздражали их возгласы, но он, не реагируя и не вступая с ними в обсуждения, все рассказывал и рассказывал, пока не дошел до момента своего плутания по лесу. Полагая, что кульминация повествования позади, он с некоторым облегчением поведал, как заплутал, хоть и шел, по своему убеждению, верно, и как попал в незнакомый ельник. Но для слушателей кульминацией, как ни странно, явилось именно это. Когда все трое услыхали, что Роман, двигаясь из усохинского березняка, заблудился в поисках Желудевой Пади, – негодующие крики, причитания и стоны разнеслись по лесу.

– Господи, Ромушка, я бы шла влево, влево, там и конец березняку! Ой, ты же мог погибнуть, умереть без помощи!

– Зачем, зачем же ты вправо двинул так?! Это же ясно как солнце: вот Бабий луг, вот березняк, вот налево подлесье, а там Желудевая Падь, Косик и Гнилая канава! Налево пошел, десять минут ходу, – и подлесье! Боже мой, Рома! Ты же наши места должен лучше меня знать, как же тебя понесло к Бучинской?!

– Царица Небесная, куды ж там плутать? Это ж с закрытыми глазами добраться можно, родимая моя мамушка!

Их громкие возбужденные советы, укоры и увещевания сыпались на Романа, словно еловые шишки. Он же, рассеянно вглядываясь в лица спутников, думал о своем, и поток мыслей, усиленный движением коляски, нес его, отделяя от всех и вся.

«О чем говорят эти наивные люди? – думал Роман. – Что они хотят от меня? Почему они ничего не видят и не замечают? Там, в доме, они прошли мимо нее, как мимо служанки, как мимо вещи, ничего не заметив. Отъезжая, они махнули ей, отвернулись ко мне, чтобы задавать нелепые вопросы. А раньше, раньше, все это время почему они ничего не говорили мне о ней? Или они так слепы и глупы, что ничего не замечают, кроме варенья и соленых грибов? Но как возможно не заметить ее?»

– Ну а потом-то что было, Рома? – спросила тетушка, слегка тряхнув его за плечо. – Рома? Ты что, плохо себя чувствуешь?

Роман, очнувшись, поднял на нее глаза и вдруг спросил:

– Тетушка, вы давно знакомы с дочерью лесничего?

– С Танечкой? Ну… меньше года. Как только они приехали, так и познакомились.

– А отчего они не бывают у нас?

Придерживая шляпку, раскачиваясь на сиденье от ухабистой дороги, Лидия Константиновна пожала плечами:

– Не знаю. Адам Ильич человек замкнутый, суровый. А Танечка – она же еще ребенок, разве она одна поедет. Впрочем, нет, она бывала у отца Агафона.

– И у Рукавитинова, – быстро подсказал Антон Петрович и с нетерпением протянул перед Романом свою огромную руку, словно прося милостыни. – Ну, а потом, в ельнике, как тебя Куницын встретил?

– Куницын? – Роман достал портсигар и поспешно раскрыл его. – Куницын… Да Бог с ним, с Куницыным, дядюшка. Скажите лучше, мне и впрямь придется с этой рукой лежать?

– Непременно, Ромушка, непременно лежать! – зачастила тетя. – Ты потерял много крови, у тебя могут быть головокружения, да и рана была глубокой! Лежать, милый мальчик, только лежать!

– Погоди, Лида, дай ему сказать! – нервничал Антон Петрович.

– Говори, говори, Ромушка. Рассказывай.

Но Роман не спешил рассказывать. Достав папиросу, он закурил и, пуская дым, произнес:

– Как странно.

– Что странно? – спросил Антон Петрович.