Роман

– …вызвал бы Романа Алексеевича на дуэль! – со смехом подсказала Красновская.

– И застрелил бы, чтобы занять его место! – воскликнул Красновский.

Все засмеялись.

Антон Петрович, смеясь, покачал головой:

– Ну нет! Романа подстрелить мне б не удалось. Он сам кого хочешь подстрелит! А вот тебя, Пётр Игнатьевич, я бы точно подстрелил!

– И куда же ты меня, позволь спросить, подстрелил бы? – поднял голову Красновский. – В сердце, в голову?

Антон Петрович выжидающе помолчал и громко сказал:

– В хлупь!

Все расхохотались.

Роман смеялся, откинувшись назад, и даже Татьяна рассмеялась, спрятав лицо в ладонях.

Крестьяне тоже смеялись, хотя многие не поняли, о чём шла речь.

– За мной должок, мсье актёр! – грозил пальцем Красновский.

Посмеявшись, все принялись за поросёнка, и за каких-то десять минут от него осталась только голова, сжимающая в застывшей улыбке морковку. Роман заметил, что Татьяна совсем перестала стесняться и шаловливая детская улыбка то и дело озаряла её лицо. Она попробовала поросёнка, запила его клюквенным морсом и, взявшись за руку Романа, смотрела во все глаза на происходящее. Большие часы на террасе пробили шесть.

– Так, так! – встрепенулся Антон Петрович. – Всё идет по плану!

Он встал и, достав из кармана сиреневый шёлковый платок, торжественно махнул им.

Тотчас же трое парней в кумачовых рубахах поспешили скрыться, а вслед за ними поднялись со своих мест и тоже заспешили куда-то те самые двенадцать девушек в сарафанах.

Антон Петрович остался стоять.

Гости на террасе смолкли. Крестьяне притихли, вертя головами и переглядываясь.

– Ага. Что-то будет! – пробормотал Красновский, поднимая палец.

В двери, ведущей через прихожую на кухню, послышалось движение, и все повернулись к двери.

Двое парней в кумачовых рубахах, осторожно ступая, вынесли из двери длинный узкий поднос, на котором смог бы спокойно разместиться любой из присутствующих. На этом подносе лежал громадный осётр, запечённый на вертеле, а затем разрезанный на десятки кусков. Золотистые бока его, обложенные дольками лимона, окружал искусный венок из петрушки, сельдерея и усыпанных ягодами веточек красной смородины; огромную голову с серебряным кольцом в носу, с маслинами вместо глаз, венчал узор из красной и чёрной икры.

Вид появившегося осетра был столь внушителен, что все несколько секунд молчали.

– Voila! – крикнул Антон Петрович, и все зашумели, встали с мест, чтобы получше рассмотреть гиганта. Парни поставили поднос на два сдвинутых низких столика и перевели дух. Третий парень держал в руках большой фарфоровый соусник, полный белого густого соуса.

Вошли Аксинья, Настасья, Поля и Гаша и под общий шум принялись менять приборы.

– Автора, автора! – кричал Антон Петрович. – Где Никита? Где кудесник?

– Никиту, Никиту сюда! – кричал Красновский.

В двери показался худой высокий малый лет сорока в белом халате и высоком белом колпаке. Это был Никита, знакомый повар Воспенниковых, спешно привезённый Акимом утром из города. В гладко выбритом лице его было что-то детское и птичье, Никита всегда улыбался блаженной улыбкой.

– Браво, браво, Никитушка! – закричал Красновский, опередив Антона Петровича, и через секунду все уже кричали: “Браво!”, а Никита, неловко, словно аист, поклонившись, приблизился к осетру, держа в левой руке серебряную лопаточку, а в правой – острый поварской нож.

– С молодых, с молодых начинай! – командовал Антон Петрович.

– Господи, и где же такого Левиафана выловили? – качал головой о. Агафон.

– Incroyable! – восхищённо повторяла тётушка.

– Ну и ну! – удивлялась Красновская.

– Просто акула, – улыбался Рукавитинов.

Но не успел Никита положить своей лопаточкой первый бело-розовый кусок на подставленную Аксиньей тарелку, как на лугу послышался вздох всеобщего удивления и за ним нарастающий, как волна, шум.

Все повернулись.

На лугу крестьяне, повставав со своих лавок и выйдя из-за столов, обступили внушительную процессию: двенадцать девушек в сарафанах несли на трёх плечевых носилках трёх огромных, целиком зажаренных свиней.

Зрелище это вызвало у гостей не меньшее оживление, чем вынос осетра, – все зашумели, заохали и заговорили. Крестьяне стали помогать девушкам: мужицкие руки подхватывали толстые шесты носилок, бабы бросились освобождать три самых больших стола.

– Пей, гуляй, народ православный! – крикнул Антон Петрович, и крестьянская толпа шумно приветствовала его, крича и кланяясь.

Началось пиршество.

На террасе приступили к осетру, на лугу – к свиньям.

Парни в кумачовых рубахах подали белого вина из погреба, бокалы вмиг наполнились и сошлись со звоном: пили за здоровье Лидии Константиновны, и она с почти детской радостью принимала всевозможные пожелания, сыплющиеся со всех сторон:

– Многие лета вам цвести первой розою нашего захолустья, многоуважаемая Лидия Константиновна, и не увядать вовек!

– Лидия Константиновна, душенька, пью за ваше здоровье!

– Здравия, здравия тебе, светлая муза моя!

– Да здравствует Лидия Константиновна! Ура!

– Пошли Господь вам здравия, счастия и покоя душевного!