Роман

– Всё, всё они попробуют! – успокаивающе поднял руку Красновский. – Только не насилуйте! Демьянова уха нам некстати!

– Нам, брат, здесь любая уха кстати! Даже уха из петуха! – засмеялся Антон Петрович, и вместе с ним засмеялись все.

Роман взглянул на Татьяну, которая, всё так же улыбаясь и опустив глаза, смотрела в свою тарелку, нагруженную сердобольным Красновским.

“Что же это такое? – казалось, спрашивали её глаза. – Как это называется и что мне делать с этим?”

Роман хотел было опять посоветовать ей съесть что-нибудь, но молчал, поняв, что это всё равно что предлагать ангелу вкусить земной пищи.

Парни в кумачовых рубахах подошли с шампанским и стали наполнять бокалы. Едва вино вспенилось в бокале Красновского, он быстро встал и, подняв бокал, произнёс, поворачиваясь ко всем:

– Друзья! В далёкой и прекрасной Грузии есть замечательный обычай. Когда там играют свадьбу, то избранный старейшинами тамада, то бишь человек, председательствующий за столом и говорящий тосты, обязан сказать свой лучший тост не о женихе и невесте. А о ком бы вы думали?

– О себе самом! – подмигивая, подсказал Антон Петрович.

– Ни в коем случае. Свой лучший тост он обязан сказать о родителях той половины, которая пришла в гости. То есть если свадьба справляется в доме жениха, то надо посвятить этот тост родителям невесты, а если в доме невесты – тогда родителям жениха. Поскольку у нас свадьба в доме жениха, а я, так сказать, тамада…

– Хоть и никем не избранный! – буркнул Антон Петрович.

Пётр Игнатьевич погрозил ему пальцем и продолжил:

– Да. А я, стало быть, тамада, то, следовательно, тост мой будет посвящён вам, многоуважаемый Адам Ильич.

Куницын встал с бокалом в руках. Лицо его было радостным и торжественным, солнце сверкало на погонах и регалиях мундира.

Все притихли.

– Многоуважаемый Адам Ильич, – начал Красновский после небольшой паузы, – с тех пор как Господь создал род человеческий и сказал нам: “Плодитесь и размножайтесь”, мы, простые смертные, честно исполняем этот завет. Встречая свои половины иного пола, мы соединяемся с ними брачными узами, сочетаемся и порождаем на свет потомство, пополняя тем самым род человеческий. И это продолжается изо дня в день, от века к веку. Это замечательно, потому что это естественно. Замечательны и достойны высочайших похвал люди, производящие на свет потомство и пополняющие свои семьи. Но сейчас я хочу обратить внимание собравшихся не на эту огромную часть человечества, составляющую, вероятно, девять десятых всех смертных, а на другую, совсем небольшую часть, на оставшуюся одну десятую, состоящую, однако, из людей удивительных. Эти люди удивительны и высоки тем, что пополняют свои семьи не обычным, так сказать, греховным путём, как все остальные девять десятых, а безгрешно, минуя плотскую страсть, коей все мы с вами подвержены. Да! Их дети безгрешны, потому что родители не рожали их, а брали от мира и растили как своих родных. Эти бедные сиротки обретают в лице новых родителей не просто родителей, а нечто большее. Они обретают веру, надежду, любовь. Да, друзья мои! Нет в нашем мире ничего дороже беспорочной отеческой любви к малым мира сего! Нет ничего чище этой любви! Эта любовь достойна жизни вечной. Когда бедные малютки по воле рока остаются сиротами в нашем беспощадном мире, они напоминают мне крохотных птенцов, выпавших из гнезда в бурную реку Ревущий поток несёт их, и кажется, что нет спасения и гибель близка. Но Господь посылает им спасителей! Надёжные и нежные руки выхватывают их из стремнины, добрые сердца согревают их и берут под защиту. Что может быть благородней в нашем мире пошлости и коварства?! Есть, есть благородство, и не перевелись ещё благородные люди! И такой благородный человек среди нас. Это Адам Ильич Куницын. Вам, досточтимый Адам Ильич, посвящаю я тост свой! Вашей беспорочной отеческой любви, вашему мужеству и благородству! И прежде чем выпить за здравие ваше, поклонюсь я вам, как всегда склонял голову перед Любовью, Истиной и Добром!

Поставив бокал, он поклонился.

– Браво, Красновский! – серьёзно оказал Антон Петрович, поднимаясь с бокалом. – За здоровье Адама Ильича!

Мужчины стали вставать со своих мест. Адам Ильич по-прежнему стоял с бокалом в руке. По щекам его текли слёзы.

Подрагивающей рукой он стал поднимать бокал, но потом, неловко выйдя из-за стола, двинулся к Красновскому.

Пётр Игнатьевич, в свою очередь, направился к нему. Встретившись, они обнялись и трижды поцеловались, плеща шампанским из наклонившихся бокалов.

– Спасибо, спасибо, голубчик… – бормотал Адам Ильич.

– Спасибо вам, дорогой! – говорил Красновский. – За Таню, за добро! Спасибо!

– Ну Пётр Игнатьич, ну златоуст наш, – бормотал отец Агафон, вытирая слёзы. – Так сказать! Царица Небесная, так сказать – по-божески, по-христиански! У меня сердечко так и сжалось, а вот и слёзоньки теперь текмя текут…

Попадья тоже прослезилась и вытирала глаза батистовым платочком.

– За здоровье Адама Ильича! – громогласно повторил дядюшка, и все стали чокаться с Куницыным.