Роман без героя

– Пьяных на моих похоронах много… – с некоторой досадой протянула маска. – А так – ничего… Вполне. Даже и впечатляет. Особенно хор бабушек. Красиво воют старухи. Я сам чуть не запалкал.

– Звание народного недавно наш хор получил, – ответил сидевший за рулем Фока Лукич. – А что пьяных много, так это понятно…

– Мне, например, не очень. Халява?

– Глушат водкой боль утраты, Григорий Петрович.

Карагодин понимающе кивнул, сказал, поправляя маску из папье-маше:

– В целом не плохо. Есть, конечно, отдельные недостатки. Но ведь не каждый день героев хороним.

Он вздохнул и тронул за плечо доктора:

– Будем надеяться, что я распрощался со своими призраками. Это главное. Только, пожалуйста, больше не называй меня, Лукич, Григорием Петровичем…

Доктор, заменивший за баранкой верного Разуваева, подкошенного ответственной работой распорядителя торжественного погребения, искренне удивился:

– Почему, Григорий Петрович?

– Имя я там, на временном памятнике, оставил… – Карагодин тяжело вздохнул. – Будут голуби и вороны всякие на золотые буквы срать безнаказанно… А мне еще предстоит воскреснуть. Под новым именем, разумеется.

– Как вас прикажите теперь называть?

Григорий Петрович задумался, глядя, как скрываются в слободской столовой последние плакальщицы, торопясь занять лучшие места за поминальным столом.

– Во Франции была Железная Маска. А тут – Картонная Маска. История повторяется. Но во второй раз уже, как фарс…

Доктор, пытаясь вспомнить, куда в «Победе» давить рычаг, чтобы включить первую скорость, промолчал. Наконец скорость была найдена, мошина нетерпеливо ворчала.

– Куда поедем? – спросил Фока Лукич.

– В областной центр. Обкомовская клиника, старец Амвросий! – весело отозвался пассажир.

Доктор уже начал плавно отпускать сцепление, но Картонная Маска остановила его:

– Погоди, Лукич… Разуваев должен Степку привести. Попрощаться…

– Он что, тоже знает о ваших фиктивных похоронах?

– Да нет… Просто проведет мимо. А я на сына посмотрю.

Разуваев своего обещания не забыл. Из-за угла, озираясь по сторонам, пошатываясь от неласкового весеннего ветра, появилась фигура управляющего похоронами. Николай крепко сжимал в ладони руку пятилетнего Степана.

– Вон там, в машине, твой папка сидит! – сказал мальчику Разуваев. – Беги!

Степка вздрогнул, но все-таки побежал к «Победе». Увидев за стеклом мужика в собачьей маске, упал в грязь, со всхлипами встал и побежал назад, крича на всю улицу Петра Карагодина:

– Человек-собака!.. Дядя Коля, там – человек-собака! Оборотень!

– Трогай! – нервно проговорил Григорий Петрович, тормоша Фоку Лукича за плечо.

Они вылетели на областное шоссе.

– А нас там, в обкомовской клинике, ждут? – осторожно спросил разволновавшегося после встречи с сыном Карагодина доктор.

– А как же!.. – ответил больной. – Богданович постарался…

– Так Яков Сергеевич – знает?.. – скосив взгляд в зеркало заднего вида, спросил Лукич.

– Мало сказать – знает… – ответил только что похороненный. – Он полностью одобрил разработанный мной план. И после того, как заживут раны, обещал устроить поездку в ГДР… За партийные, разумеется, деньги.

Он откинулся на кресло и добавил:

– Благодарная страна на героях не экономит.

– В Гумбеннен? – задумчиво спросил Альтшуллер.

– В какой еще Гумбеннен? В Магдебург. Говорят, там немчура хорошо пластические операции делает.

Доктору было слышно, как зевнул его пациент, издав не то стон, не то тихий собачий вой.

Глава 45

ПАШКА МНЕ ДРУГ, НО ИСТИНА НЕ ДОРОЖЕ

Свидетельствует Иосиф Захаров

Наши дни

Я проснулся на диване в большой комнате нашего дома, которую Моргуша по старинке называет «залой», и смотрел на подмигивающую мне разноцветными глазами новогоднюю ёлку.

«Интересно, – подумал я, переводя взгляд на темное окно. – Сейчас уже глубокий вечер или ранее утро?».

Я поискал рядом с собой пульт и включил телевизор. Оказалось, что утро. Первое утро нового года.

Коротенько тренькнул входной звонок, кнопка которого находилась на заборе, у калитки. Так звонил только он, мой закадычный друг Паша. Вставать я не стал, знал, что пока я найду тапки, пока натяну штаны, ему уже откроет Маруся.

Так оно и вышло. Это я понял по топоту в прихожей в прихожей – как всегда, не разулся. Знает, что я люблю своего единственного друга больше, чем свой паркетный пол.

«Явился, не запылился», – подумал я и нехотя стал одеваться.

– С Новым годом! – услышал я его голос. И в комнате сначала оказалась бутылка шампанского, которую держал он в руке, а за ней уже вошел весь Паша.

– А я с подарком, господин борзописец!

Он достал из кармана коробочку с какой-то корявой – «эксклюзивной по дизайну» – авторучкой.

– Эрих Краузе, – просиял Шулер, – своему любимому писателю. А что мне?

– Тебе я посвящаю предпоследнюю главу. Дорогого стоит.

– Это «Торжественное погребение»?

– Как догадался?

– А что может посвятить такой романтической натуре, как я, такой циник, как ты? Нет, правда, пса похоронил?

– Сегодня ночью, – ответил я, зевая. – Все нормальные люди пили шампанское, чокаясь с мужиком в телевизоре, который поздравил всю страну с Новым годом, а я скрипел пером гусиным…