Роман без героя

– И вином не магазинным в прошлом веке душу грел… Угадал?

– Чуть-чуть, под утро, когда на заднем сидении «Победы» не то зевнул, не то тихонечко взвыл Григорий Петрович, умирая, чтобы воскреснуть.

Пашка, ёрничая, собрал морщины на лбу.

– Знаешь… Это, мой друг, вторично, как говорят издатели, когда хотят вежливо отказать. Где-то я про воскресение уже читал.

– Ты таких книг не читаешь.

– Тогда слышал.

– Не богохульствуй, отрок. Лучше бы ты не своего Эриха Краузе без инкрустации драгоценными камнями, а недостающие страницы «Записок мёртвого пса» мне подарил. Как знать, может, вдохновлюсь на вторую часть романа.

– Когда вдохновишься, тогда и будет видно, – уклончиво ответил Паша.

– А все-таки, Павел Фокич, зачем вы бритовкой почти четверть «бурдовой тетради» вырезали? Может, в них-то и вся соль земли?

– Да что вы говорите!.. – сделал он круглые глаза, раскручивая проволочную амуницию и сдерживая рукой реактивный вылет пробки. – Шекспировские страсти нынче мало кого интересуют. Нынче денежки в почёте. Точнее, их количество.

Доктор Шуля явно был в настроении.

– Я ведь, Ёжик, о твоей безопасности прежде всего думаю. Инструкцию гамбургского епископа помнишь? Немец, этот Шлезивинг фон – как его? – Эйтзен, зря, что ли старался? Я ведь со смыслом, со значением, так сказать, тебе эту инструкцию передал… Оберегаю тебя, дурака простодушного, от прожигающего сердца взгляда чёрного пса. А ты, душа моя, не ценишь… Дай и дай ему страшную развязку!

Он взял с письменного стола главу о «торжественном погребении пса», бегло прочел первый абзац и голосом драматического актёра спросил:

– Скажи, мой друг, не ты ли Данту диктовал страницы Ада?

Я молча взял у него из рук бутылку игристого вина.

– Скажи, мой друг, – в тон ему ответил я. – Куда дел окончание «Библии от Фоки»? Обменял на звание заслуженного врача России?

Пашка засмеялся:

– Если бы ты знал, Ёжик, как боюсь я всего заслуженного. В том числе и «заслуженного отдыха».

– Мы с одного года, Паша, но страха перед старостью не было и нет.

– Ты – романист, вздохнул он. – Впереди у тебя творческий отпуск, а не заслуженный отдых. Когда выйдешь на него, то обязательно будешь ходить на площадь и вместе с нашими бабками протестовать против роста цен на гречку, махинаций ЖКХ. А цены будут расти и расти, и махинаторов на аномалии не уменьшится от ваших протестов.

Я пожал плечами.

– У меня частный дом. Забыл?

– Тогда будешь протестовать против роста земельного налога. Сколько песен и тем для простого российского пенсионера!..

Пробка, лишившись проволочного ограждения, выстрелила в потолок. Несмотря на бессонную ночь, я все-таки среагировал и успел подставить под пенную струю фужер.

– Ты зубы не заговаривай. Махнемся не глядя? Куда дел последние главы из отцовских записок? И скажи мне, Паша, обмен возможен?

– Если бы, если бы… Боюсь, после окончания твоей рукописи обмен вообще не состоится. Амбарная книга Лукича перестанет быть тайной. Он ведь был не литератор. Он, как и я, – врач. А все врачи – врут. «Врач» и «врать» в русском языке слова однокоренные. Ты же уверен, что пишешь правду. И ждешь за правду в литературе самого взаправдашнего вознаграждения. Гонорара, то есть. Но правда литературы и правда жизни – это, господин литератор, параллельные миры, которые пересекаются только на местах дуэлей «невольников чести» и прочих правдолюбцев. За тиражированную правду Пушкину и Лермонтову благодарные издатели вкупе с группой читателей заплатили аж девятью граммами свинца. И считают это эквивалентным обменом. Вы нам – правду, а мы вам – цветметом. Он, братишка, нынче в большой цене.

Слушая его обычный треп, я наливал шампанское в бокалы. Позвали Марусю. Но она не отзывалась.

– Женщина облагородит нашу компанию, – сказал он и вышел из комнаты в прихожую, где Маруся у зеркала примеряла подаренные им на правах члена семьи недорогие серьги с зелеными глазками.

– Я так устал от умных слов, – взмолился Паша. – Пойдем в «залу», я тебе, Моргуша, медицинский анекдот расскажу.

– Только, Паша, без пошлостей, – взмолилась Маруся. – За долгую новогоднюю ночь, что я провела в обнимку с телеящиком, с меня уже пошлостей хватит.

Он, как галантный кавалер, довел ее до дивана, поклонился супруге, помогая растолстевшей под старость Моргуше усесться на мое любимое ложе.

– Ба! Шампанское выдыхается! С новым счастьем, ребята!.. За роман Иосифа!

– Дай тебе, Паша, Господь того, чего ты сам хочешь, – чокнулась с ним счастливая Моргуша.

– Он знает, чего я хочу…

– Заслуженного рвача, – пояснил я.

– О такой мелочи занятого…ну, Его, в общем, даже просить неудобно.

Он чокнулся со мной, рассматривая, как искрится на свету игристое вино.

– А ты видела, Моргушенька, что я брату подарил?

– Нет, не похвастался.

– Золотое перо. От благодарных читателей и будущих издателей…

– Поддельный «Паркер», – сказал я.

– Лучше уж китайская подделка, чем настоящее в бок. Этот Краусе принесет тебе, Иосиф, славу. На всю Слободу.

– Лучше бы денег. Он же – безработный…

И Моргуша часто-часто заморгала, как всегда, готовая лучше расплакаться, чем копить в себе лишнюю влагу с обидами.