Роман без героя

– Из-под Курска. Мартовский посёлок.

– Ну-ну, Мартовский посёлок, – протянул Самсонов, невольно любуясь выправкой унтер-офицера. – А где взятый тобой мародёр?

– Уткин! – повернулся Земляков к товарищу. – Заводи мародёра с поличным!

Глядя в пол, изображая полное смирение судьбе на давно небритой роже, в штабное помещение боязливо ступил рядовой Карагодин. В руках он держал два куска синей бархатной ткани.

– Где взял бархатные портяночки? Не жмут? – спросил генерал.

– Негоже добру пропадать, – хмуро пробасил Петруха.

– Расстрелять, – тихо приказал Александр Васильевич. – Мой приказ одинаков для всех. И для портяночников. Мародер есть мародер.

– Слушаюсь, – ответил Лузгин.

Генерал, приняв из моих рук лекарство, снова наклонился над картой.

– Чего ждем? – не оборачиваясь к адъютанту, кисло спросил Александр Васильевич.

– Кто расстреливать будет, господин Генерал? – поинтересовался поручик. – Комендантский полк задействован на хозяйственных работах.

– Из какой роты солдат?

– Третья рота сто шестнадцатого полка.

– Вот пусть ротный и расстреляет. Сам. Он воспитал такого солдата. Ему и кашу расхлебывать. В другой раз будет знать, что и с командира за мародерство взыщется.

И Александр Васильевич, погладив лакированную крышку пианино, неожиданно замурлыкал себе под нос, сочинённый им романс:

– Не расцвел – и отцвел

В утре пасмурных дней.

***

Зарядили бесконечные августовские дожди. Поручик Горин писал письмо в Ялту, куда добровольно уехала работать сестрой милосердия в один из тыловых госпиталей для нижних чинов его невеста – княжна Анастасия Барятинская. Поручик был недоволен её патриотическим порывом, был он большой бабник и ужасный ревнивец одновременно.

За этим занятием его и застал Лузгин. На словах передал приказ командующего.

– Почему я?!. Потерять честь офицера? – вскричал Горин, застегивая пуговицы мундира. – Я не выполню этот приказ! Ни-ког-да.

– Тогда, поручик, расстреляют и вас. Вы Самсон Самсоныча знаете.

Злой, как собака, Горин принял от конвойных рядового Карагодина. «Никак генерал в этих вонючих болотах умом двинулся, – думал поручик, выводя мародера в старый парк. – Такие приказы русскому офицеру отдавать!.. Пусть бы патрульные и пустили этого бандита в расход!

Он с головы до босых ног оглядел фигуру своего рядового. Подумал: «У-у, морда!… Такой на большой дороге встретит – горло, как заправский абрек, перережет. Мне только и осталось, что со всякой падалью возиться, руки марать. Мародеру свинец в сердце, мне – пятно на чести, на всю жизнь пятно»

– Ваше благородие… – плакал Карагодин, глотая сырой туман, напитанный тяжелым болотным духом. – Ваше благородие… Я еще молод. Идее ж справедливость? За портянки – и к стенке? Христа ради прошу вас, ваше благородие, не берите грех на душу!

– Пошел, пошел… – подталкивал его Горин наганом в спину. – Умри без плача, как солдат.

Петр обернулся, по-собачьи преданно заглянул маленькому поручику в серые грустные глаза. Потом упал на колени.

– У меня одна вещица есть, ваше благородие… В одном местечке укромном.

– Некогда нам в то местечко ходить… – злился поручик, выбирая безлюдное место в парке. – Немцы фланги отсекли. Не ровен час ударят железным кулаком прямо под дых.

– Так и ходить никуда не надобно… За вещицей-то. В нижнем белье спрятал. У меня в мешочке, у самой мошонки, как у сердца, ваш благородь!

Горин остановился, сплюнул.

– Ну, герой… Показывай!

Петруха судорожно полез в штаны, покопался там и извлек брошь.

– Во-о… – слезливо проговорил он. – Алмазы, ваш бродь!..

Горин взял брошь в руки, обтянутые мягкой лайкой перчаток. Присвистнул.

– Беги! – равнодушно приказал он.

– А стрельните? – дрожащим голосом спросил Петруха.

– Беги, сволочь, сказал… И молись на ходу! Коль раню, то твоё счастье.

Карагодин побежал. Командир роты, не целясь, выстрелил вслед мародёру. Карагодин пошатнулся, согнулся, но всё ещё бежал по инерции. В конце аллеи споткнулся и упал. Потом встал на четвереньки и по-собачьи, боком стал передвигаться к канаве, залитой дождевой водой.

Горин смачно сплюнул на вылизанную дорожку парка, спрятал револьвер в кобуру и, не оборачиваясь, поспешил в роту.

Револьверный выстрел в парке был тихим, почти не слышным – густые кроны столетних вязов поглотили звук выстрела.

Уже в казарме разглядел брошь, щедро инкрустированную драгоценными камнями и перевел надпись: «Время – врач всех необходимых зол».

– Ишь ты! – вслух сказал Горин. – Необходимое зло… Вот я и сотворил «необходимое зло».

Мимо проскрипела давно не мазанными колесами повозка комендантского взвода: собирали не убранные трупы с улиц города.

– Эй, санитары! – позвал Горин. – Вон там, в кустах терновника, наш солдатик лежит. Коли труп – отвезите в мертвецкую. А коли жив – в госпиталь.

Старый санитар с обвислыми жидкими усами и угрюмым взглядом выцветших глаз смотрел на свои сапоги, забрызганные кровью.