Роман без героя

Я слышал, как, скрипнув, отворилась входная дверь – пришла Моргуша. Молча положила на стол историческую по нынешним временам редкость. Раритет просто – письмо от младшего сына Сеньки.

Семен, несмотря на свой Никий социальный статус студента, живет, как кот: сам по себе. Он заканчивает в столичном вузе свой «ликбез программиста», как он сам называет престижный факультет, требует не столько любви и отеческой заботы, сколько денежных переводов. Он готовится стать тем не знаю кем – каким-то «менеджером». Я его понимаю, хотя ничего не понимаю, что это такое. И слово-то какое-то поганое, не нашенское… Но, думаю, что из Сеньки получится очень хороший менеджер. Лучше его из меня и его матери, моей жены, никто деньги не вытрясал. Порой отправляли все. Чего нам, коль живем на горке, то и доедаем последние корки… Но сегодня я – «скрытый безработный». По крайней мере, такой штамп стоит в моем медицинском страховом свидетельстве. От кого скрытый? Зарплаты за «парафраз» «бурдовой тетради» мне не положили. Боюсь, что сегодня даже с Сеньке, с выдающимся талантом менеджера-вышибалы, придется переходить в класс вагантов.⁴⁴

Пашка безгонорарное литературное творчество называет «запретом на профессию». Профессия, по его мнению, это то, за что платят деньгами или хотя бы по бартеру продуктами питания, как при военном коммунизме. Это значит, что история моей жизни еще находится не на параллельных курсах с прошлым временем, когда за писательство платили. И даже хватало тех денег на пропитание.

Сославшись на плохое самочувствие, я отправился в постель, думая. Что если бы умер сейчас, то ничего бы в мире не изменилось… Нет, изменилось – обрадовался бы Степан Григорьевич. Радостный Чертенок с болезненным чувством безотчетного восторга – это дурной знак.

С тем и заснул, нервно подрыгивая ногой.

Проснулся перед ужином, в хреновом настроении, хотя специально встал с правой ноги. Мне приснилась большая черная собака, которая больно, до самой крови укусила меня за мягкое место. В туалете открыл «знаменитый сонник Миллера» (то ли немца, то ли, какого-то неизвестного мне мудрого, как всегда, еврея) и понял, что черная собака – это или моя болезнь со сладким названием, мой любимый мэр Степан Григорьевич. Другого не дано.

Я посмотрел в окно своего дома, построенного еще моим леворуким отцом и безногим инвалидом, дядей Федей. Взгляд остановился на заснеженной вишне, умершей еще прошлой зимой. И я чуть не заплакал от странной мысли, что вишневые сады остались, а Чеховых – нет. Ну ведь были! И был его «Черный монах». Чего же сейчас тиражом под полмиллиона, как бесконечный мрачный сериал, издательства шлепают эти «Приключения Бешеного» с бандитскими рожами и черными «Люгерами» на рекламных глянцевых обложках? А я, вооруженный Словом и «Евангелием от Фоки», записками честного русского доктора с нерусской фамилией, терзаемый своими вечными страхами, хроническим безденежьем, выходит, так и не смог не только посадить дерево – сохранить сад, посаженный моим отцом… Вымерзли вишни в лютый январь 2006-го.

Где же тот царь сегодня, который, восприняв правду литературы, как жизни, воскликнет уже однажды сказанное: «Всем досталось, ну а мне – больше всех»?..

Или это тоже придумали те, кто стрижет свои купоны при любой власти, выпуская лакированные биографии царей и приближенных к «августейшим именам» вельмож? Они ведь тоже частые гости на Валтасаровых пирах⁴⁵, по праву занимая отведенные им места.

Но это всего исторические аллегории. Не более… Хотя, как знать. Новый век еще только начинается… А на стыке веков, как и при столкновении двух гранитных глыб, и не такие искры из глаз сыплются.

Мои грустные рассуждения оборвал телефонный звонок.

– Это квартира Захаровых? – официально спросил чужой, но знакомый голос секретарши Степана Карагодина.

– В самую точку, – ответил я.

– А Иосифа Климовича можно пригласить?

– У аппарата…

– Сейчас с вами будет говорить Степан Григорьевич Карагодин, глава района…

В трубке что-то защелкало, потом без всяких приветствий и других условностей. Степан спросил:

– Ну, что? Всё пишешь?

– Пишу… – ответил я.

– А не боишься?

Я поинтересовался:

– Кого, Степан Григорьевич?

– Да вообще – не боишься жить?

– Жить не боюсь, – ответил я.

В трубке повисло напряженное молчание.

– А умереть? – спросил Карагодин. – Или сесть? По печальным итогам редакционной ревизии? – Он лающим смехом засмеялся в трубку. – Не знал, дорогой однокашник, что ты уголовник.

Я бросил трубку. Не сел, а осел в кресло, чувствуя, как страх карагодинским черным псом шевельнулся в груди, готовый вот-вот завыть от тоски и ужаса.

«Зачем же он звонил? Зачем? Чтобы сказать то, что я и так хорошо знаю?».

Мой любимый кот, заглянув мне в глаза, не стал запрыгивать на колени. Он выгнул спину дугой и обошел кресло на почтительном расстоянии – на всякий пожарный случай.

И тут я понял, зачем Чертенок звонил мне. Он сам – боится. Боится еще больше меня. Не публикации боится, не огласки, что, впрочем, естественно для человека его социального статуса.