Роман без героя

Степан боится Слова. («Ну, что? Всё пишешь?..»). Страшится моей рукописи. Потому что рукопись – это застывшее Слово. Истинное, верно найденное Слово – всегда правдиво. И в этой Правде – Бог. Если уж Истина нам не подвластна, то к Правде-то мы Им допущены. Это Его сила. И сила наша. Потому-то рукописи, как утверждал писатель-пророк, действительно, не горят… Горит бумага. А Слово Правды ни на костре палачей, ни в чугунной печурке, ни в жарком пламене домны не сгорит… Не может, коль оно уже отпечаталось. Запечатлелось, так сказать, вселенской Памятью.

Это мне опять соврали лжепророки, что есть «вещи, правды о которых мы не узнаем никогда». Это неправда. Ложь во спасение псов предержащих… Можно обмануть соседа, ближнего и дальнего своего. Но нельзя обмануть Бога. Никому, даже очень влиятельному псу, не дано вырвать хотя бы страничку из своего «дела», которое хранится вечно. И воздастся нам за каждое слово, сказанное. И за каждое дело, сделанное или не наоборот – не сделанное на земле.

Глава 27

ПОЧЁМ ДЕТСКИЕ РАДОСТИ

Серые будни безработного литератора Иосифа Захарова

Сегодня – воскресенье. Хотя что это значит для меня? Все дни календаря, черные, красные, зеленые, стали для меня одинаковыми – бесцветными.

Но сегодня – денежное воскресенье. За сценарий новогоднего утренника, который я написал по просьбе Маргуши для её детского сада, мне заплатили «аж» 300 рублей. Старший методист, крупная бабенка с лицом «моей» станционной буфетчицы, с каменным лицом долго читала шестистраничный труд. Потом тяжело вздохнула и сказала через губу:

– Дед Мороз у вас какой-то, мягко говоря, странный…

– Дед Мороз как Дед Мороз. С красным носом старого алкоголика, – похолодел я сердцем, чувствуя, как отдаляется от меня обещанный гонорар.

– Вот именно – алкаш какой-то, а не Дед Мороз! Где традиционное «раз, два, три, ёлочка, гори»?

– Пора уходить от штампов…

– А почему он говорит Снегурочке, малолетней внучке своей… – она стала лихорадочно листать листочки, потеряв «проблемное место». – Почему он говорит ей, это, заметьте, при всех Зайчиках и Снежинках: «Прилетит к нам голубой, в вертолете и бесплатно покажет…».

– Что покажет? – полез я за очками.

– Это я у вас хотела бы спросить… – повысила голос методист. – Это вы написали… Какой еще «голубой» прилетит к детям на праздник? И что он бесплатно покажет?

Я взял сценарий, нашел нужную строчку.

– Это, простите, опечатка… Принтер старенький…

Я поправил очки, откашлялся:

– Тут следует читать: «Прилетит к нам волшебник запятая в голубом вертолете и бесплатно покажет кино…». Как у Успенского.

– Так исправляйте!

Я исправил.

– А это?

– Что?

– Баба Яга у вас пишет заявление Змею Горынычу о приеме ее в пионеры… Так?

– Так…

– Это историческая неправда!

– Это сказка. Новогодняя сказка. Там разрешается.

– Даже в сказках должна быть правда. Никаких пионеров давно нет.

– Потому моя Баба Яга и просится…

Она брезгливо отодвинула от себя сценарий.

– В общем, мы не в восторге, Иосиф Климович! Разоблачительные статьи у вас раньше лучше получались…

– Простите, другой жанр, так сказать… – извинился я.

Но конвертик с тремя сотнями мне все-таки выдали, застав расписаться в двух ведомостях. «Баланс Господа Бога, – подумал я, пересчитывая на улице деньги за детское творчество. – Сперва кнут, потом пряник. Или наоборот?..».

Дома Маруся, истосковавшаяся по рынку, никакой критики в адрес своего руководства не приняла.

– Ты пиши почаще то, за что платят, а не то, за что с работы выгоняют, – назидательно сказала она. И зная мой несносный характер «человека с подвижной нервной системой», поспешила загнать своего полкана в будку.

– Ладно, Захарушка!.. Не обижайся. Придет Паша, скажи, чтобы меня дождался.

– Это с какой такой радости? – спросил я.

– Обмывать твой гонорар будем…

Эта сакраментальная фраза несколько примирила меня с серыми буднями досрочного пенсионера без пенсии, плохо «скрытого безработного» – еще не заваленного сырой землей-матушкой.

Моргуша, прихватив хозяйственную сумку, похожую на рюкзак челнока, как разбабевшая балерина, выпорхнула из дома.

А я остался ждать Пашку. Что мне еще оставалось?

Хотелось той единственной и желанной роскоши, которую еще совершенно бесплатно мог был подарить только он.

Я подошел к окну. Чувствовал кожей, которую покалывало иголочками: Паша уже в пути. Предчувствие обманывает меня редко.

В прихожей раздался короткий звонок. Так звонил только он, чуть прикоснувшись к кнопке.

Он вошел мрачнее тучи и с порога поведал, что сегодня он не заступает на ночное дежурство в больнице, так как главврач, «этот Гиппократ хренов», принял на работу «блатного хирурга», совершенную невежду, но уже «заслуженного рвача России» – некого Сублемилого. Теперь у него могут снять полставки, и жизнь у него тоже станет лучше, и жить нам вместе будет веселей.

– Ты представляешь себе врача с фамилией «Сублемилый»? – сказал он, снимая старенькую финскую дублёнку.

– Лучше бы уж Саблемилый, – ответил я. – Тут хотя бы есть какой-то смысл…