roman_dich_pesni_s_temnoy_storony

Белый треугольник

Белый треугольник поднимается над моей душой и над всем миром, мой верный защитник, оберегающий от...

...о, геометрия нашего сознания, с её правильными формами и идеальны­ми гранями, — насмешливо думаю я сквозь сон, — наука, подобно всем точ­ным наукам стремящаяся впихнуть в мир и в души, и установить как данность то, что туда меньше всего можно подогнать и впихнуть...

Нет, сынок, никакой тяги друг к другу у здоровых физически и психиче­ски матери и сына нет и быть не может! Старый мазохист Фрейд, чьё собствен­ное сознание крутилось вокруг члена, своего или в особенности чужого, мня­щий себя божеством психоанализа, а на деле — расшатывающий «шкаф со ске­летами» того, кто имел несчастье ему довериться. Нет, не вытряхивающий эти «скелеты» из «шкафа», нет. Зигмунд заставлял их ещё более громыхать костя­ми, доставляя лишние мучения обладателю «шкафа», тому несчастному, что пытался воспользоваться помощью этого извращенца и его последователей! Никакого, — говорю тебе мысленно, — никакого Эдипова комплекса, я увере­на, у тебя нет... Нет, сынок, даже когда ты бежишь ранним утром в ванную мыться, возможно, после поллюции, оттого так быстро, или чем уж ты там за­нимался в предутренний час в своей комнате, в проёме двери мелькает долго­вязый силуэт восемнадцатилетнего, ещё нескладного парня в одних трусах... Но, у меня, твоей мамы, нестарой, привлекательной, говорят, и интеллигентной женщины, не возникало, (полагала я) ни капли женского желания, что одино­кую женщину преследует иногда неосознанно при взгляде на любого мужчину. Так именно можно охарактеризовать женское одиночество, когда пальца недо­статочно, когда так хочется мужика, хоть самого никчёмного, чтобы парой толчков своих полупьяных доставил секунду наслаждения, пусть он потом от­валится от тебя и захрапит на всю квартиру, а ты будешь «догоняться» вруч­ную. Нет, сынок, всё что угодно, но, не возжелание тебя, моего сына. Инцест —

1

это вопреки всем, не только религиозным канонам. Нет, это вопреки самому естеству человеческому, и моё сознание твёрдо в этом уверено, и белый тре­угольник морально-этических норм в нём незыблемой скалой прикрывает вход в подсознательную область, я явственно вижу. А оттуда временами доносятся шорохи и смех, но я не обращаю внимания, или стараюсь делать вид...

Когда ты в дом приводишь свою... Свою девочку, сынок, и знакомишь нас, я зову тебя на кухню, закуриваю нервно, а тебе наливаю водки, и ты одним махом выпиваешь и тянешься за ломтиком салями, и я говорю тебе: «Дурачок, каждый мужик свою жену в дом заводит, ты молодой, ты хочешь, вы молодые, трахайтесь, по-простому говоря, или плодитесь и размножайтесь, как Творец сказал!» — и я прикуриваю новую сигарету, потому что сама... Ты смотришь на меня влажными оленьими глазами — глазами твоего отца, он так же смотрел, когда его струя била в моё лоно... И я не могу, в эти минуты я честно смотрю себе самой в глаза...

И, слыша каждую ночь теперь — ты привёл, привёл эту молоденькую в нашу квартиру, я с трудом сдерживаю желание своей руки скользнуть ТУДА, и лихорадочно пытаюсь уснуть... Каждое утро я с вами встречаюсь, словно ни в чём не бывало, каждую ночь мне тяжелее и тяжелее.

А как—то ты в выходной убегаешь, ты, как многие студенты из небога­тых семей, как вот наша с тобой, подрабатываешь в закусочной по выходным, и я, твоя мама одобряю это — настоящий будущий кормилец своей будущей се­мьи, как это мило!

И вот мы с Людой твоей готовим тебе обед — любимые тобой фарширо­ванные перцы. И Людка вдруг говорит, потупившись: «Ох, а знаете?» — и я уже, уже знаю, а Людка, sancta simplicitas, продолжает, ибо не ведает, что тво­рит: «Он, когда он...» (мы немного вина с ней выпили, и от вина у Люды твоей развязывается язык, к добру ли, к худу ли...) «Он когда... — Люда замолкает, смущённая вконец, и я, уже знающая, чующая, про что она, её начинаю нена­вязчиво подбадривать: «Ну, что он?... Он?...» и саму её подталкиваю —

«Неужто что-то про меня?»

2

Людка, от вина раскрасневшаяся, вдруг одним духом выпаливает: «Да кончает когда, он ваше имя произносит!... шёпотом» — и она замолкает сму­щённо, а во мне всё разом рушится, и в сознании восстаёт тот триждыёбаный белый треугольник, мой ментальный символ защиты, видно с рождения кем-то в меня заложенный образ моего внутреннего блюстителя чистоты и канонов.