Роман Флобера

Я проснулся ночью. Было тихо. Никого уже не было. На столе посредине комнаты высились горки вымытой посуды. Наверное, Вероника помыла. Кстати, куда она сама-то делась, они же с Васькой зайцев репетировали? Да ладно. Голова, видимо, еще спала, поэтому не болела. Какой-то странный и сумбурный день рождения получился. Чего-то не хватало. Или кого-то. Как-то не было легкости полета. И наверное, уже не будет. Но начинать грустить было рано и глупо. Тем более что по православным календарям у меня сегодня именины. Я сидел, объятый сереющим утром, тупо качал ногой и наливался остатками маринкиного вискаря «Лафройг». Который, что бы мне ни говорили всякие эстеты и гомосексуалисты, воняет никаким не соленым бризом Северного моря! А чисто конкретно гадкой мазью для натирки лыж из далекого, далекого советского детства!

Десятая глава

Все пассажирские поезда в мелкую провинцию своими прародителями могут смело считать советские пункты по приему стеклотары. С перманентным грохотом, битьем пустой посуды, матюками грузчиков и визглявым лаем приемщиц. Все эти мерзкие, но очень знакомые звуки густо наполняли пространство вагонов и вырывались наружу, на перрон. Поезд в бывший стольный город Углич – столицей уездного княжества он перестал быть еще в XIII веке – уходил с Белорусского вокзала. Это меня немного удивило, потому как с этого же вокзала я когда-то уходил в армию, в ракетную часть под Полоцком. И мне всегда казалось, что эти два города, Полоцк и Углич, расположены… ну как бы сказать, не совсем рядом. Я точно знал, что в Угличе должна быть Волга, а в трясине белорусских болот – не может быть никакой Волги! Или как?! Может, новая власть поменяла стороны света? Указом.

Короче, я лениво разминал мозги разными никчемностями, ожидая на перроне Веронику. Она, конечно, опаздывала. И уже крепко. Интересно все-таки, вот когда она была откровенной шлюхой в самом начале нашего творческого пути, то никогда не опаздывала. Ну не могут шлюхи опаздывать! Это очень ответственная работа! Если что, ходи голодная. А тут… Наконец девушка показалась в конце платформы.

– Эй, прыжками, прыжками! – замахал руками я.

Увидев меня, она наконец сообразила, что опаздывает, и перешла на рысь. Бежала она на редкость смешно, сумка летала справа налево, а попа при этом, по законам физики, моталась слева направо. Интересно, когда же это она успела такую задницу отрастить? Вроде несколько месяцев назад была стройным, в меру упитанным подростком, с сиськами, правда, но попы такой точно не было. Вероника наконец прискакала.

– Ты чего?!

– Да извини, Коль, я все не могла решить, что надеть, что с собой взять, что там сейчас в этом Угличе носят…

– Без штанов там ходят, с голым задом. – Я наконец запихнул в вагон девочку и залез сам. На удивление, мои слова оказались практически пророческими.

Поезд уже громыхал где-то в районе Лесной улицы, когда мы входили в купе. У мутного окошка друг напротив друга сидели два одинаковых и голых мужика. Совершенно голых, ну абсолютно ню! Хотя нет, не совсем. На них были военные фуражки. С бодуна этих персонажей можно было бы принять за ожившую русскую народную деревянную игрушку. Ну, там, где дергаешь за веревочки и две удалые фигурки попеременно фигачат молотками по наковальне. Только здесь вместо молоточков были огромадные елдешники, а вместо наковальни, пардон, купейный столик. Оба были в полную задницу. Один фрейдовски, сверху вниз, поглаживал чуть початую бутылку водки со странным названием «Журавли» и, растягивая слова, почти напевал:

– Во-от, во-дочка, такая не-ежная, такая мя-гонь-кая, что хочется спросить у нее ла-асково: а ва-ас, как зовут?

Второй смотрел с влюбленной поволокой то ли на бутылку, то ли на собрата и отвечал:

– Жур-жур-жур, жур-жур-жур…

Я даже растерялся в этой идиллии. Пока я закрывал рот, молотобойцы наконец заметили мое вторжение:

– О-о, к нам мальчики пришли…

– И девочки… – добавил второй, разглядев за моей спиной пылающий кумач Вероникиного лица.

Я резко задвинул дверь и поволок Веронику искать проводницу.

– Что это за лебединое озеро у меня в купе, я не могу допустить, чтобы моя невинная дочь… – тут я несколько запнулся. – Короче, я не могу ехать с ребенком в этой голубятне! Ищите другое купе.

– Да щас, не надо ля-ля только. Щас найдем другое. Мест полно. А эти два прапора уже достали. У нас же поезд проходящий, южный. В Москве половина сошло. А эти козлики второй день квасят. Приличным людям покоя не дают. – Крашенная в бледный апельсин хохлуха, покачивая бедрами в такт колыханию состава, пошла по проходу искать свободные места. Уже издалека лениво и равнодушно донеслось: – И когда они только натрахаются…

Причем по ее тону было невозможно определить, кого она имеет в виду: педиков-прапорщиков, меня с Вероникой или вообще все население огромной России, отделенной от нее тонкой стенкой купейного вагона.