Роман-газета для юношества, 1989, №3-4

Мы свернули в арку какого-то дома и очутились в большом, занесенном снегом дворе. Неожиданно он остановился, и в наступившей тишине я услышала легкий короткий звон. Мы снова вышли на улицу. Он шагал широко, быстро. Куда он торопился? Куда спешил? Я не попадала в шаг, сбивалась, отставала, снова оказывалась рядом. И в этой попытке преодолеть разлаженность ходьбы, в торопливом несовпадении шагов двух взрослых людей, идущих бок о бок, в этом сломанном, сбитом ритме таилось предвестие то ли разлада, то ли разрыва, то ли не вместе прожитой жизни.

Завтра я расскажу ей, как душными летними вечерами пела я колыбельную сыну. «Миленький ты мой, возьми меня с собой, там в краю далеком назовешь меня… Миленький ты мой…»

Утром я раздвигала прозрачные занавески и раскрывала настежь окно. Из окна был виден высокий холм Коломенского. На его зеленом склоне паслась белая лошадь. И тогда я бросала дела, укладывала сына в коляску, и через двадцать минут по узкой деревенской улице мы въезжали в усадьбу.

Начинался летний день. По небу плыли облака. Я прикрывала ладонью глаза от солнца и долго смотрела на шатер церкви Вознесения. От долгого смотрения начинало казаться, что облака замерли, остановились, а плыву я сама, мой маленький сын, белая лошадь за спиной, деревья, река, сады Коломенского. Я встряхивала головой и усаживалась на траву.

Сын лежал в коляске с открытыми глазами и как будто прислушивался к жужжанию пчел, гудкам грузовых барж на реке и тихому ржанию лошади. Это был первый год его жизни на земле.

…Завтра я расскажу ей.

Сашенька любила учителя математики Николаева. В июне она закончила школу и уехала поступать в институт. Но в конце лета неожиданно вернулась, осталась работать в интернате, а в октябре вышла замуж за Николая Никитовича.

Саше шел девятнадцатый год.

Помню, перед зимними каникулами она, тогда еще десятиклассница, неожиданно зашла ко мне днем и Разрыдалась на пороге. Я перепугалась, усадила ее, закрыла дверь на ключ, а она захлебывалась слезами: «Откуда они все знают, откуда? Я ни с кем даже словечком не обмолвилась». Я гладила ее мягкие каштановые волосы, вытирала слезы, а Сашенька шептала: «Меня сегодня упрекнули: что ты в нем нашла? Что ты в нем нашла?»

— Ты никого не слушай. То, что нашла ты, никому найти не дано. Кто знает, может, мы все в нем ошибаемся, а ты права. Помнишь, я рассказывала вам о Лисе и Маленьком принце? «Зорко одно лишь сердце».

Мы обе не думали тогда, что пройдет всего год, и Сашенька войдет в новую, пахнущую свежей краской однокомнатную николаевскую квартиру молодой хозяйкой, нежной и верной женой.

…Вечером после восьми, когда я не знала, что делать с трубой, из которой хлестала вода, в конце школьного коридора появился стремительный Николаев. Высокий, в развевающемся плаще, в черном костюме и в белой рубашке, сияющий и торжественный, он шел звать в гости — сегодня они с Сашенькой расписались.

Николай Никитович был мастер на все руки. Он поколдовал над трубой, и мы отправились пить шампанское!

Прошел год, и морозным январским утром молодой отец привез жену с новорожденной дочкой из больницы домой. Девочку назвали Натальей.

За семь лет Саша родила Николаеву троих детей. Отец долго и терпеливо ждал мальчика. Так и сказал жене: «Будешь рожать, пока не подаришь сына». Наташа уже ходит в школу, Надежда — в детский сад, а полуторагодовалого Николая Николаевича еще не видно из-за стола.

Я увижу детей всех вместе, когда сентябрьским днем поднимусь в их просторную трехкомнатную квартиру. Окнами она глядит в осеннее небо, на верхушки деревьев, на маленький вокзал и бесконечные железнодорожные пути, за которыми кончается город и начинаются леса, леса.

Сашенька внесет блюдо с пельменями, душистый черемуховый пирог, накормит детей, сядет к столу, знакомо откинет со лба прядь волос, улыбнется. Милый строгий школьный комсорг, маленькая комсомольская богиня. Мы вспомним годы ее комсомольского величества, когда она отлично вела дела в ученической комсомольской организации, а Николаев со свойственной ему энергией и хваткой заправлял учителями-комсомольцами. Они оказались рядом, надежные помощники, друзья и союзники по комсомолу.

«Здорово было — какие праздники спортивные готовили, вся школа ходуном ходила. Форму шили, репетировали. А наши комсомольские собрания, а вечера!»

Саша еще раз грустно улыбнется, в долгом разговоре вспомнит одноклассников, приоткроет их маленькие тайны, что уж теперь, кто кого любил, по ком вздыхал, на ком женился. Интернатских семей мы насчитываем больше двадцати.

— У Нади с Юрой трое, у Сазоновых мальчик и девочка, у Лены с Сашей трое, у Оли и Володи недавно второй родился, у Тани Горчаковской трое, у нас вот трое. Хоть детский сад открывай.

Николай Никитович нежно обнимет сонного сына, унесет в кровать, а когда вернется, расспросит о Москве, помолчит и задумчиво так про свое: