Роман-газета для юношества, 1989, №3-4

По штату у нас двенадцать воспитателей. У воспитателя в среднем 30 человек на руках. Каждого надо утром поднять, покормить, отправить на занятия. Во второй половине дня — внеклассная работа, пионерские и комсомольские дела, дежурство, мытье полов. Да мало ли что? Воспитатели приходятся детям и мамами, и нянями, и подружками, и старшими братьями и сестрами. Взрослые остаются один на один с ребенком, с его миром, с его способностями и болезнями, с его наследственностью, привычками, прошлым. Просчеты и промахи в воспитании сваливать не на кого — ни на мать с отцом, ни на бабушку с дедушкой, ни на улицу, ни на среду.

И детям нелегко — кому жаловаться? В семье от несправедливости учителя ребенок прячется за мамину спину. А в интернате?

ИЗ РАЗГОВОРОВ С ДЕТЬМИ:

— Когда нас привезли из детского дома, мы какие-то дикие были. Всего по семь-восемь лет, но с нами никто не мог справиться. Детский дом всему научил — и пить, и курить, и материться. Учителя и воспитатели больше недели не выдерживали.

Мы в детском доме закончили первый класс, а в Лесном нас опять в первый класс посадили. А у меня пятерки в табеле. Я сначала убежать хотел, но смирился. Зато не учился. А неинтересно было. Вот мы и ходили на головах.

— Когда тетя Валя привезла меня в интернат, третий класс был переполнен, и меня оставили на второй год во втором классе. Сначала я сильно скучала, но потом привыкла. Мальчики и девочки у нас очень дружные. И воспитательница мне нравится, когда добрая, а когда злая, она мне не нравится.

— Это Зинаида Тарасовна директору наябедничала, что мы дверь сломали. Все-все насочиняла. Ее никто не любит. Хотел бы я посмотреть на того человека, который скажет о ней хоть одно доброе слово.

В воскресенье, перед кино, прибегают семиклассники.

— Тамара Михайловна! Нас Нонна Владимировна в кино не пускает. Весь класс оставила.

Я пошла за дежурным воспитателем.

— Нонна Владимировна, ваши дети говорят, что они ни в чем не виноваты, а вы их не пустили в кино.

— Они не дети, не дети. Ничего не понимают. Сказала ведь — не начистите картошку, никого в кино не пущу.

Пошла я на кухню. Оказалось, картошка нужна на завтра. Вернулась.

— Подумаешь, перебьются без кино. Ишь, распустились. Нечего перед ними на задних лапках ходить. Никого не признают, кроме директора. И вы для них не авторитет. Вы их только по головке гладите, а их наказывать, наказывать надо.

И пошла, поджав губы.

Данной мне властью наказание отменила, а потом закрылась в кабинете и рыдала от отчаяния.

Вечером дети начистили котел картошки.

Вроде ладим, понимаем друг друга с полуслова в главном и в мелочах. С первым, самым трудным моим годом не сравнить. Тогда присматривались друг к другу, примерялись. Но сейчас настороженность исчезла, отношения наладились. И все равно в конфликтные, тяжелые минуты читаю в глазах воспитателей и учителей: «Попробовала бы ты вот так, изо дня в день, из года в год латать дыры, затыкать прорехи, мыть, стирать, белить, красить, выводить вшей, выносить матрацы из-под больных детей».

А чрезвычайные ситуации? Как-то суровой зимой в спальном корпусе вышла из строя система отопления. Весь город помогал интернату чем мог. Старших ребят переселили в школу, а младших воспитатели разобрали по домам. Дети жили в семьях до тепла. В семьях подрастали свои ребятишки. У Елены Даниловны четверо, у Фаины Владимировны трое, у учителей Николаева и Авдеина трое, у Екатерины Ивановны трое. Александра Петровна родила четверых сыновей и часто говорила молодым: «Запомните, мои дорогие. Один ребенок — не ребенок, два ребенка — половина ребенка, три ребенка — ребенок». Семья с одним ребенком в Лесном была редкостью. К этой редкой разновидности принадлежали немногие, в том числе и я со своим единственным сыном.

Целыми днями он, предоставленный сам себе, плавал на плотах по лужам, гонял на велосипеде, лазил на конюшню, вертелся у реки, «воевал» во дворах и подъездах. Он был подвижный как ртуть, то и дело куда-то закатывался, и я вечно его теряла.

Вечером, после семи, когда прозвенел звонок с самоподготовки и ребята отправились на ужин, я побежала укладывать сына спать. Но сына дома не оказалось. Не было его и во дворе. Я обошла соседей, близлежащие улицы, дворы, парк. Мальчишки из 7-го «Б» слазили на крышу сарая, на конюшню. Сын как сквозь землю провалился. И хотя каждый вечер повторялось одно и то же, и в конце концов он выныривал из темноты и, стоя под уличным фонарем, маленький, грязный, виновато теребил огромный стальной ключ, что по утрам я вешала ему на шею, на душе было неспокойно.

Я спустилась к реке. Уже совсем стемнело. Где-то сзади коротко свистнул, словно вздохнул, то ли катер, то ли буксир. Зажгли бакены. Низко над головой прошелестела летучая мышь. Еще одна и еще. Я запахнула куртку и пошла по берегу. И тут, в нескольких шагах, я услышала негромкие детские голоса и, когда подошла ближе, разглядела в причудливых гигантских корнях сосны три маленькие фигурки.

— Я папа, — объяснил сын, — Оля мама, а Ирка дочка. Заходи к нам в домик.