Роман-газета для юношества, 1989, №3-4

Дома я нагрела в тазу воды, выкупала сына и прежде, чем уложить его спать, смазала зеленкой ссадины на коленях.

В интернат возвращалась после восьми вечера. Шла своей любимой дорогой — узкой тропинкой, что бежала по краю высокого берега. Внизу темнела река. Было тепло и тихо. Мимо, вниз по течению, прошел светящийся огнями пассажирский теплоход. Играла музыка. На верхней палубе танцевали.

ИЗ РАЗГОВОРОВ С СЫНОМ:

— Мама, мама, ты только никому не говори, я зашел к Олежке, он мне охотничий нож показал, настоящий. И ружье. Оно у них на стенке висит. Патроны вот такие. Настоящие. Мы даже курком щелкали. Что ты испугалась? Оно же было не заряжено.

— Мама, а сколько будет миллион на миллион? Много миллионов? А где они все лежат?

— Мамочка, мамулечка, я опять двойку получил.

От двойки сразу испортилось настроение. Завелась. Два раза дернула за ухо. Затеяла перепалку. Я слово, сын два. Опаздываю на работу, нервничаю, не соображаю, что говорю. И вдруг слышу:

— Ты сейчас на бабу-ежку похожа.

Хлопнула дверью. Ушла. Вернулась поздно, когда сын уже спал. Я, не раздеваясь, прошла к кровати, опустилась на колени и долго сидела так в темноте. По щекам текли теплые соленые слезы.

— Мама, а Пушкин был за декабристов? Да? Раз за декабристов, значит, за нас. А почему забор такой высокий? Чтоб ссыльные не убежали? Почему царь без короны? А залп «Авроры» будет? — Мы с сыном смотрим по телевизору «Звезду пленительного счастья». — Царя как выбирали? Не выбирали? Сын становился? Он что, говорил слугам, чтоб они не возникали? Да? А царь сколько раз в день ел? Он разве не полдничал? Полдничал? Значит, тоже четыре.

— Мама, а ты меня Мишей назвала потому, что так звали твоего папу? А он воевал? Нет? А мой папа тоже не воевал? Он тогда еще не народился? А вообще, откуда столько людей появилось на свете?

ЗАПИСИ ИЗ ДНЕВНИКА МОЕГО ОТЦА CДЕЛАННЫЕ В ОКТЯБРЕ 1937 ГОДА:

…Сегодня впервые видел дочку в окне третьего этажа Надеждинской больницы. Конечно, слово «видел» условно, так как не только дочки, но и мамы ее как следует не видел. Видел только, что в окне болтался белый лист бумаги, видел, что чья-то рука что-то чертила на стекле и махала мне, видел, что кто-то посылал мне воздушные поцелуи в ответ на мои. Но все же сегодня впервые видел свою дочурку. Так и запишем в летописях. Ну, вот и все. А ты боялась.

…Мои радости от дочери могут быть двух родов. Это, во-первых, радости от ее непосредственного общения со мной. И во-вторых, радость за ее успехи на жизненном поприще. Если от сына следует ждать радостей второго рода, то от дочери, особенно в первую пору, радости первого! И кто знает, чего я больше хочу?

…Я рад, что дочь! Рад, что именно дочь! Рад со многих точек зрения, о которых я раньше не думал.

На воздух. В люди. В общество. Как хорошо быть папкой. Как хорошо жить на земле. Дай мне твою малюсенькую рученьку и пойдем. Я буду помогать тебе. Мы будем шагать вместе — ты, я, мама.

Эти строки написаны в октябре 1937 года.

В марте 1940 года в письме директору Ленинградского индустриального института профессор Баумгарт писал:

«Заканчивающий под моим руководством свою аспирантуру инженер Черваков Михаил Сергеевич находится в данное время в катастрофически плохом состоянии здоровья. Только самые экстренные и решительные меры могут сохранить его жизнь.