из современников Булгакова по меньшей мере к двоим в разное время и в разных, но всякий раз особых обстоятельствах применялось это понятие. Мастером называли выдающегося театрального режиссера Вс. Мейерхольда, который с 1923 г. работал в театре своего имени. Слово «мастер» прозвучало в телефонном разговоре Сталина с Б. Пастернаком (1934). Сталин спрашивал о только что арестованном поэте Осипе Мандельштаме: «Но ведь он же мастер, мастер?» — из чего следовало, что к «мастеру» могли быть применены иные законы. Однако в рукописях Булгакова это слово появляется раньше, чем состоялся упомянутый разговор, еще в 1931 г.: в наброске главы «Полет Воланда» Фагот подобным образом обращается к дьяволу (Булгаков 1992: 263). Кроме того, мастером («…мой бедный и окровавленный мастер») Булгаков назвал в «Жизни господина де Мольера» и своего любимого драматурга.
Сохранение этого слова в тексте и обозначение им главного героя романа действительно могло быть навеяно широко обсуждавшимся в кругах московской интеллигенции телефонным разговором. Оба «мастера» были незаконно осуждены в 1930-е гг. и погибли в годы сталинских репрессий. Обоих исследователи называли в качестве прототипов образа главного героя московской линии МиМ, тем более что их фамилии начинаются с буквы «М», вышитой на шапочке булгаковского мастера.
В 1930-е гг. «мастером» самого Булгакова называл поклонник его творчества, посол США в СССР У. Буллит, так что автобиографический герой вполне мог быть обозначен этим «именем».
В философии XX века разнопланово дискутировался вопрос, являются ли имена собственные краткой характеристикой сущности их носителя и шире — обсуждалась проблема смысла имен в литературном тексте (Флоренский 1988, Серль 1989). В булгаковском случае, без сомнения, «имя» мастер наделено «идеологическим смыслом». Семантический шлейф, который тянется за ним, связан с его этимологической основой. В МиМ с разной степенью актуализации реализуются основные значения слова «мастер»: «магистр (глава ордена)», мастер как степень масонской иерархии — «причастный к тайнам», «лекарь», «учитель», «художник», «виртуоз», достигший высшей степени совершенства в каком-либо деле. Наиболее существенными ипостасями героя МиМ, кроме художника, автора романа о Понтии Пилате, являются ипостаси мастера-мага и духовного учителя.
Однако сопоставленный с Иешуа, введенный в контекст вечной мировой мистерии, мастер, герой автобиографический, несомненно, осознавался Булгаковым и в контексте русской литературы. Сам ход работы над образом главного героя складывался так, что подчеркивалась явная преемственность мастера по отношению к некоторым русским писателям-классикам. Булгаков сознательно оставлял роман «открытым» текстом, в который по мере изменений в жизни автора добавлялись новые детали, моменты, ситуации. Это, в свою очередь, приводило к изменениям уже написанных сцен или линий, или к обратимости романа. То же происходило и с образом мастера.
Мастер, являя своеобразный «синтез» ученого-историка и писателя, заставляет вспомнить и пречистенский круг знакомых Булгакова. Не случайно в первых вариантах прототипом казался Б.И. Ярхо, затем в поле зрения попала фигура Я.Э. Голосовкера, автора «Сожженного романа» (М. Чудакова). В их число мог бы попасть в силу ряда совпадений и философ Г. Шпет.
деталь одеяния героя, имеющая автобиографический характер, ибо шапочка — «ритуальный» предмет домашней одежды автора: Булгаков любил работать при свечах, надев шапочку. «Черная шелковая шапочка» (1, 413) появляется еще у Алексея Турбина — автобиографического героя «Белой гвардии». Известно, что шапочку, на которую были нашиты камешки (в ней писатель запечатлен и на акварельном портрете А.П. Остроумовой-Лебедевой, писавшемся тогда же, летом 1925 г.) подарила Булгакову в Коктебеле Мария Степановна Волошина. Запомнил черную, «похожую на академическую», шапочку и часто бывавший у Булгакова в последние годы его жизни В. Виленкин.
В контексте МиМ и игры в таинственность шапочка героя обретает символическое значение, участвуя в создании «оккультного мира» романа.