Роман М. Булгакова «Мастер и Маргарита». Комментарий

Интересно и другое. Профанация и дискредитация числа, высвечивание его абсурдности, выявляющей нелепость ситуации или поведения героев, — один из приемов описания столичного мира. Числа составляют особый пласт романа, восходящий к игровым приемам раннего творчества писателя. Достаточно вспомнить третью судимость Чугункина в «Собачьем сердце» — «условно каторга на 75 лет», или организацию «новой чрезвычайной тройки в составе 76 человек» («Роковые яйца») и роднящий Булгакова с Гоголем и Рабле, с их приемами числовых гротескных преувеличений и обнажения абсурдности числа. Таковы булгаковские 300 капель валерьянки, «2000 голых зрителей», севших в таксомоторы после сеанса Варьете, число литераторов в Москве и Ленинграде. Гротескно-комический эффект создается и подчеркнутой диспропорцией соотношения московских и ленинградских писателей. Булгаков иронизирует над скоплением писателей в столице: «…количество писателей в Союзе, неуклонно возрастая из году в год, выразилось, наконец, в угрожающем знаке 5011 человек, из коих 5003 проживали в Москве, 1 в Крыму <в опубликованном варианте нет именно этого одного — учитывая знакомства и симпатии Булгакова, речь идет, скорее всего, о М. Волошине>, а 7 человек в Ленинграде» (562-6-4-2). Вариация — в Ленинграде всего 6 литераторов).

четыреста двенадцатым… —

Г. Лесскис указывает, что отделения милиции с таким большим номером «заведомо не могло быть» (5, 654). Вместе с тем это число совпадает с номером гостиницы, в котором скрылся от преследования нечистой силы финдиректор Варьете Римский (см. гл. 27). Игровое использование автобиографической детали очевидно: № 412 в гостинице «Астория» был одним из тех, где с удовольствием жил Булгаков во время своих приездов в Ленинград.

паспорта —

паспорта были введены постановлением ЦИК и СНК СССР 27 декабря 1932 г. Процесс паспортизации шел в течение 1932–1933 гг., для получения паспорта необходимо было заполнить анкеты, ответив на ряд неприятных и опасных вопросов (о происхождении, родственниках за границей и т. п.).

рыжий разбойник ухватил за ногу курицу… —

тщательно рассчитанный Булгаковым эффект постоянного присутствия в романе второго пласта, который можно определить как пласт «давно сказанного», формируется за счет повторов и парафраз образов из фельетонов и рассказов 1920-х гг. Так, например, протообраз сцены расправы Азазелло с Поплавским с помощью жареной курицы обнаруживается в рассказе «Багровый остров» (1924): «Рики взял поросенка за хрустящую ножку и, развернув его винтом, хлопнул эфиопа в зубы так, что из поросенка брызнуло масло <…> а из глаз <эфиопа> слезы вперемежку с крупными зелеными искрами» (2, 416).

Последующая сцена расширяет круг ассоциаций: живописная свита Воланда (образ которого имеет одним из своих прототипов Маяковского) напоминает собрание футуристов — обглоданная куриная кость, торчащая из кармашка трико Азазелло, наводит на мысль об аналогичных эпатирующих аксессуарах одеяния футуристов, так же как бельмо на глазу Азазелло вызывает в памяти стеклянный глаз соратника Маяковского, Давида Бурлюка.

все смешалось в доме Облонских —

вторая фраза романа Л. Толстого «Анна Каренина».

какой-то малюсенький пожилой человек с необыкновенно печальным лицом… —

описание буфетчика свидетельствует об одной характерной черте булгаковских произведений: на более ранних стадиях работы над ними Булгаков «берет свое добро, где находит», в своем окружении. Впоследствии же, продолжая работу, отходит от знакомого образа все дальше, если не отказывается от него вовсе. Так, задумав роман о дьяволе, облик пришедшего на встречу с ним буфетчика писатель рисует с натуры — с буфетчика МХАТа. В первой редакции («Черный маг») появляется следующее описание буфетчика Варьете: «…человечек короткого роста и с веками, прикрывающими свиные глазки крышечками, и моржовыми усами, был меланхоликом» (Булгаков 1992: 203). В «Записках покойника», работа над которыми шла параллельно с пятой редакцией МиМ, встречается едва ли не текстуально совпадающее описание персонажа на его «подлинном» рабочем месте — в Независимом театре, прообразом которого был, как известно, МХАТ: «…маленького роста человек, пожилой, с нависшими усами, лысый и со столь печальными глазами, что жалость и тревога охватывали каждого, кто не привык еще к нему» (4, 469). В окончательном тексте романа появляется «малюсенький пожилой человек с необыкновенно печальным лицом», а позже с «исцарапанной лысиной» (5, 196–197).

траурный плащ, подбитый огненной материей… —