Роман М. Булгакова «Мастер и Маргарита». Комментарий

еврейское ’abaddōn, «погибель», «Ангел бездны» (Откр. 9: 11), в Ветхом Завете семантически связан с понятиями разрушения, уничтожения, прекращения бытия, гибели, смерти, царства мертвых: «Преисподняя обнажена перед ним, и нет покрывала Аваддону» (Иов 26: 6), а также представлен как царь «саранчи». В Новом Завете — Ангел бездны. В Апокалипсисе назван по-гречески Аполлион («губитель»). В апокрифической книге Еноха это — падший ангел, возглавивший восстание ангелов против Бога. В «Белой гвардии» Булгакова Абадонна отождествлялся с Львом Троцким, одним из лидеров большевизма, а судьба Киева, как поруганной святыни, проецировалась на судьбу библейских городов — Содома и Гоморры. Впавший в беспечность и праздность, Киев расплачивается «за грехи своих обитателей», погрязнув в крови и неразрешимых противоречиях и накликав на себя гибельные полчища аггелов-большевиков под водительством сатаны и «губителя» Троцкого, имя которого дано писателем в символическом ряду Аввадон-Аполлион. Представление о Киеве как «матери городов русских», своеобразном двойнике Москвы, придавало этому сопоставлению дополнительный смысл. У Булгакова Абадонна наделен смертоносным взглядом, свойством мифологических существ разных мифологий мира.

Глава 23. ВЕЛИКИЙ БАЛ У САТАНЫ

полночь приближалась

события этой главы приурочены к ночи с пятницы на субботу на Страстной неделе. Именно в этот день не служат литургию, «поскольку в жертву приносит себя сам божественный Агнец» (Сазонова, Робинсон 1997: 773). От момента распятия до момента воскресения наступает время торжества дьявола — на полночь пятницы в МиМ и назначен великий бал сатаны.

сцена бала сатаны —

эта сцена, включающая в себя элементы «черной» культуры, выстроена как вывернутое наизнанку христианское богослужение, как ритуализованное празднество с характерным для «черной» обрядности нарушением сакральных запретов, перекраиванием Божественной литургии, ее пародированием, кощунственными проекциями на Тайную вечерю и Страшный суд (ср. упоминание «рева труб», суд над Берлиозом и Майгелем, пересмотр судьбы Фриды). Налицо традиционные признаки «черной мессы»: присутствие основных персонажей дьявольского обряда (сатаны и королевы бала — ведьмы, сподручных дьявола, мертвецов-гостей) и особой предметности «леворукого» ритуала (чаша с кровью, свечи — необычные канделябры «с гнездами в виде когтистых птичьих лап» — 5, 245).

Сцена изобилует и иными характерными деталями: запах серы, амулеты, треножник, нагота Маргариты, обнаженные голова, руки и ноги Воланда, омовения, наличие ритуальной жертвы (барон Майгель). В том же ряду находится и таинство дьявольской «евхаристии»: из ритуальной чаши-черепа кровь доносчика пьют и жрец черного искусства, и хозяйка бала. Семантика празднества сатаны противоположна пасхальной, ибо подразумевает «ложное воскрешение»: гости после бала рассыпаются в прах, чтобы на очередном балу «воскреснуть» вновь (Кушлина, Смирнов 1988: 289).

В сущности можно говорить о том, что в подтексте главы использовано множество источников литературного, исторического и т. п. характера. Среди них следует назвать «Фауста» Гете, и не только потому, что в любимой арии Булгакова из оперы Гуно звучит строка «Сатана там правит бал…», но и благодаря наличию у Гете сцены маскарада и шествия маскарадных персонажей, среди которых были поэты, певцы, вампиры, ряженые персонажи греческой мифологии. При создании сцены бала в творческом сознании писателя Гете, несомненно, присутствовал: в одной из редакций романа среди гостей бала появлялись «директор театра и доктор прав» Гете и «известнейший композитор» Шарль Гуно (Булгаков 1992: 388). Разумеется, воспользовался Булгаков и материалом ряда глав Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона, отраженных в его материалах. Исследователи не исключают в качестве источника сцены и «Синагогу сатаны» С. Пшибышевского, а также «Божественную комедию» (Йованович 1989).

ощутила соленый вкус на губах —

кровавый душ — травестия, пародия на купель или иной обряд очищения. Некоторые исследователи (Золотоносов 1991а, Гаврюшин 1991) без должной аргументации усматривают в этой сцене отсылку к обряду очищения у евреев — микве, причем подсвеченному ассоциативными связями с описанием миквы у Розанова в «Уединенном» (Золотоносов 1991а: 40–41). В любом случае несомненно, что сцене придано инициационное значение: героиня причащается дьяволу, а позже обретает и награду — встречу с мастером.

В ритуал договора с дьяволом входили присяга ему, наречение новым именем, символические омовения и новое крещение.

изображение черного пуделя —