Роман М. Булгакова «Мастер и Маргарита». Комментарий

выбранный Булгаковым глагол включается в целый ряд символов христианства, рассеянных по тексту романа. Это образ прощенной Фриды, которая распростерлась перед Маргаритой крестом, церковная атрибутика в главе 22-й, «При свечах», а также обыкновенное для Булгакова ироническое использование сакрального мотива: творящий крестное знамение плут-буфетчик и Варенуха, который, реагируя на телеграммы из Ялты, «руки вздымал, как распятый» (5, 106). Тем самым задается мотив игры добра и зла, их сосуществование в одном образе или действии, их амбивалетный характер, как, например, в данном случае, когда справедливость восстанавливается путем убийства.

оно представилось смотрящему <…> каким-то одухотворенно-прекрасным —

деэстетизированному описанию крестных мук и смерти Иешуа (у него на кресте «хриплый разбойничий голос» и «изуродованное», «неузнаваемое» лицо), противопоставлена веселая игра Низы с Иудой и необыкновенная красота доносчика в смерти, что вновь свидетельствует о неоднозначности, многослойности любого авторского решения, о нерелевантности для романа любой бинарной оппозиции (ср. также всесилие Воланда и слабость Иешуа).

ослепла под ярчайшей луной —

с момента казни Иешуа луна (до этого в «древних главах» ее не было вообще) начинает гипнотически воздействовать на Понтия Пилата: «прокуратор не сводил с нее глаз в течение нескольких часов» (5, 433). С луной связан целый комплекс новых ощущений Пилата: чувство вины, человеческой слабости, трусости, предательства. Луна — светило, непосредственно соотнесенное с Иешуа, в некотором роде его заменитель, а затем и место его обитания. Интересна последовательность Булгакова в распределении светил: Пилат как двойственный герой действует в зоне и солнца, и луны — как человек, которому еще предстоит стать учеником и получить прощение. Наказанием за содеянное становится лунная мера— 12 ООО лун.

Казни не было! —

сон, который прокуратор видит в полночь, в полнолуние, да еще в пятницу, по всем приметам (Булгакову, без сомнения, известным), имеет тройной шанс стать вещим, и таковым оказывается. Провидческие сны снятся далеко не всем персонажам: в ершалаимском сюжете МиМ такой сон видит только Понтий Пилат, необычный ученик Иешуа.

Введение в повествование сновидения игемона — прием, призванный указать на происходящие с героем трансформации и обретаемый в ходе этих изменений иной уровень духовности. Сон прокуратора, с одной стороны, тесно связан с реальностью, навеян ею, с другой стороны — ее альтернатива. Одолеваемый тоской из-за казни Иешуа, Пилат видит себя беседующим с философом, избежавшим казни, хотя «обезображенное лицо» Иешуа (ср. фразу, подчеркнутую Булгаковым в записках Д.Л. Мордовцева «Поездка в Иерусалим», — «с синим и окровавленным лицом» — 562-25-1-241 об. — 242) свидетельствует о другом.

Сон Пилата — монтаж, сплав фактов, впечатлений дневного сознания и неосуществленных желаний. Он вполне прочитывается в русле фрейдистского толкования сновидений как пути к пониманию бессознательного. Во сне Пилата его потаенное, подавленное обстоятельствами стремление избежать казни Иешуа, спасти его, становится неприкрытым. Во время сновидения спит «внутренний цензор» (Э. Фромм), и обнаруживается иное отношение к случившемуся. В этом смысле сон Пилата — сценарий чаемого, автором которого является спящий, персонажи выбраны им из дневных впечатлений, и, по законам сна, он может «вести» их в любом направлении. И действительно, сюжет сна устремляется к развязке событий, которая в реальности оказалась невозможна.

Струсивший в жизни, не отстоявший Иешуа, во сне Пилат обретает новую меру подхода к событиям: в иной реальности он способен на иррациональные поступки, «согласен погубить» себя во имя спасения бродяги со странными идеями, и это делает его счастливым («Казни не было! Не было! <…> жестокий прокуратор Иудеи от радости плакал и смеялся во сне» — 5, 310).

В момент пробуждения, да и позже, прокуратор не может интерпретировать сон как вещий, однако этот сон таков по сути, он насквозь символичен и передает будущее буквальным его воспроизведением. Время в нем бежит навстречу настоящему, делая возможным видение собственной посмертной судьбы. Ему суждено подниматься по лунной дороге с человеком в разорванном хитоне, с обезображенным лицом. Такова в романе Булгакова посмертная судьба прощенного игемона, восходящего по лунному лучу вместе с Иешуа.

Сын короля-звездочета… —

см. комментарий к гл. 2-й.