Роман М. Булгакова «Мастер и Маргарита». Комментарий

Из упомянутых в последнем романе «мировых городов» спасение обретает лишь Ершалаим. В каноническом тексте мы видим прощенного Пилата, который устремляется по лунному лучу навстречу Иешуа от Ершалаима с его пышно разросшимся (но не заросшим) за две тысячи лет садом.

Панорама огромного города на закате вызывает у исследователей разные (и во всех случаях вполне обоснованные в силу знакомства Булгакова с называемыми источниками) ассоциации: со сценой прощания графа Монте-Кристо на вершине холма Вильжюиф с Парижем (М. Безродный); с описанием Рима в одноименной повести Гоголя (М. Чудакова) и в романе Г. Сенкевича «Камо грядеши?» (Петровский 1991: 29–30). О связи Москвы с Римом через роман М. Загоскина «Искуситель» см.: Вайскопф, Толстая 1994: 87–90.

Это горит Грибоедов —

в данном случае огонь связывается Булгаковым с эсхатологической проблематикой: пожары — знак начала Страшного суда и воздаяния по делам, и праведнику суждено выйти из испытания огнем невредимым. Не случайно огонь в МиМ, в вариантах и каноническом тексте романа, пожирает самые «сатанинские» точки столицы: Торгсин на Смоленской, Дом Грибоедова (его уничтожение в огне представало «перед безумным воспаленным» взором героя «в виде обуглившихся развалин» еще в набросках 3-й редакции (562-6-3-2 об.). Список продолжает известный дом Нирнзее (Гнездниковский переулок, 10, где в 1920-е гг. находилась московская редакция берлинской газеты «Накануне»; об этом доме см.: Бессонов, Янгиров 1990); квартира № 50 в доме 302-бис по Садовой и т. д. По масштабам это пожар, аналогичный тому, который уничтожил Рим (ср. Булгаков 1993: 435). Параллельно развивается тема сгорания прежней жизни и страданий героев, предваряющая их воскресение (ср. надписи Ignis sanat— Огонь лечит — и Igne Natura Renovatur Integra в комнате Булгакова в Киеве, а также запись Quod medicamenta non sanat, mors sanat — Что не излечивают лекарства, излечивает смерть — Воспоминания 1988: 54).

Мотив пожара сводит в одну точку и библейский огонь, настигший Содом и Гоморру, и Рим I века н. э., и столицу советской России XX в., соединяя прошлое, настоящее и будущее, уничтожая границы между ними и создавая особое мифологическое пространство романа (см. Гаспаров 1994). О проекции романа в связи с мотивом пожара на «Бесов» Достоевского см.: Чудакова 1976.

из стены вышел <…> выпачканный в глине мрачный человек в хитоне —

в произведениях Булгакова пласты мировой истории взаимопроницаемы и персонажи могут попадать в иные эпохи и страны и возвращаться оттуда («Блаженство», «Иван Васильевич», МиМ). Таково и появление Левия Матвея в Москве XX в., в эпоху, отстоящую от ершалаимских событий на 2000 лет.

что бы делало твое добро, если бы не существовало зла —

Добро и Зло, свет и тьма разведены у писателя по «разным ведомствам» единой иерархии, они изначально присущи миру, составляя его естество, практически равновелики и взаимосвязаны. Из последующего разговора ясно, что Воланд «курирует» зону «покоя» (и может даровать ее мастеру), а Иешуа — зону света. Такая дуалистическая концепция добра и зла, света и тьмы, их равновесия, составляющая булгаковскую концепцию Вселенной, закономерно вызывает у исследователей ассоциации с учениями богомилов, катаров, альбигойцев. Интересно вспомнить также апокрифическое Евангелие от Филиппа, отражающее уже новые гностические веяния: «Свет и тьма, жизнь и смерть, правое и левое — братья друг другу. Их нельзя отделить друг от друга» (Апокрифы 1994:33), или Евангелие от Фомы — попытку объединить раннее христианство с египетской мистической традицией.

Однако эта гностико-манихейская по сути своей концепция дополнена в МиМ разного рода отсылками к действительному злу, о котором мастер шептал в клинике на ухо Бездомному и в глазах его при этом «плавал и метался страх и ярость» (5,145). В романе, таким образом, ставится вопрос о типологии зла, который Булгаков пытается осмыслить разнообразными способами — от гротескно-юмористических сцен с озорным котом, блюстителем правды (вспомним хотя бы его схватку с представителями «органов» или поведение в Доме Грибоедова и Торгсине), до разветвленной системы «преступлений» разных персонажей и следующих за ними «наказаний» (от тяжкого наказания небытием, как в случае с Берлиозом, до превращения Варенухи в «отца-благодетеля» контрамарочников и т. д.).

«Он… просит тебя, чтобы ты взял с собою мастера…» —