Роман М. Булгакова «Мастер и Маргарита». Комментарий

Мессир <…> приглашает вас сделать с ним небольшую прогулку —

следующего далее приглашения Маргариты в ранних редакциях не было, и она, подталкивая мастера к уходу, собиралась, по крайней мере на словах, стеречь их общий дом. В ответ на это «…поэт всмотрелся в ее лицо и горькая нежность подступила к его горлу как ком, слезы выступили на глазах. — С ней, — глухо сказал он, — с ней. А иначе не поеду» (562-7-1-21 об.). Приведенная фраза — еще одно свидетельство более обширного присутствия в ранних редакциях автобиографических моментов, впоследствии в большинстве своем исключенных из текста романа. Аналог этому диалогу воспроизведен в дневнике жены писателя, где передан разговор Э.Л. Жуховицкого, по-видимому, одного из информаторов советских карательных органов, с Булгаковым: «Вы поедете за границу, — возбужденно стал говорить Жуховицкий. — Только без Елены Сергеевны!.. — Вот крест! — тут Миша истово перекрестился — почему-то католическим крестом, — что без Елены Сергеевны не поеду! Даже если мне в руки паспорт вложат» (Дневник 1990: 51).

фалернское вино <…> все окрашивается в цвет крови —

занимающее особое место среди напитков, фигурирующих в романе, вино, как правило, появляется в сценах, которые наделены признаками инициационных. Это безусловная отсылка к сохранившимся во многих текстах культуры представлениям о чудодейственном напитке («жертвенное вино», сома «Ригведы» и «Авесты», «эликсир бессмертия» алхимиков и масонов, живая/мертвая вода фольклорных памятников). Необычность напитка подчеркнута в этой сцене и ее вариантах: Азазелло называет его «тем самым, которое пил прокуратор Иудеи» (5, 358), вино находится в «заплесневелом кувшине», завернутом в «темную гробовую парчу», и окрашивает окружающее в «цвет крови».

Переходу мастера и Маргариты в иное измерение предпослана сцена последней трапезы мастера, описываемой с оглядкой на ритуалы приобщения к вечной жизни. Это некий «обряд», создаваемый за счет деформации христианского ритуала, амбивалентность которого не вызывает сомнений: за «евхаристией», исполняемой персонажем инферно, в конечном итоге стоит воля инспирировавшего ситуацию Иешуа. «Участник» таинства, древнее вино, по сути — дарующий бессмертие чудодейственный «золотой напиток», которым и аранжирован момент перехода мастера и его верной подруги в инобытийные сферы. Во имя сохранения целостности выстраиваемой модели, светлое фалернское вино писатель превращает в красное, цвета крови вино инициационных актов.

Он упал навзничь… —

в последней прижизненной редакции предсмертные минуты жизни мастера сопровождало описание («Зал с золотыми колоннами. Рукопись с крючками. Все валится» — 562-10-2-477 об.), подчеркивавшее его роль как творца ершалаимского сюжета. Созданный им мир (колоннада дворца Ирода и, вероятнее всего, допрос Иешуа в записи секретаря Пилата — «рукопись с крючками») уходил вместе с создавшим его героем (как и в сходной по смыслу сцене в более ранних редакциях: «…благодари бродившего по песку Ешуа, которого ты сочинил…» — 562-7-3-3 об.).

мастер поднялся, огляделся взором живым и светлым —

«пробуждение» и преображение мастера перекликается с аналогичными сценами волшебных сказок.

…вы нас убили, мы мертвы —

в ранних редакциях герой не сразу осознавал свое новое состояние, так, в 3-й редакции он задает Воланду вопрос: «…но ведь несовместимо, чтобы я живой из плоти человек удалился вместе с вами за грани того, что носит название реального мира?» (562-7-1-44).

…ведь вы мыслите, как же вы можете быть мертвы? —

очевидно, перефразировка знаменитого тезиса Рене Декарта (1596–1650) и картезианской философии cogito ergo sum — «мыслю, следовательно, существую».

черные кони —

ситуация «перехода» в потусторонний мир — выделенный этап пути героев, обретающий черты инициации: за ней следует нарушение потока земной жизни и прорыв в запредельное. В культуре разных народов выход в иные сферы бытия связан с целой системой сопутствующих этому элементов. Финальные сцены романа воспроизводят ряд его характерных черт. Так, Булгаков, в частности, прибегнул к образам черных коней, традиционному элементу мировой культуры, русского религиозно-философского искусства и народной символики. Летящие кони часто присутствуют в культуре начала столетия: образы полета и смерти в «Снежной маске» Блока, «метельных всадников» Андрея Белого, «Коня вороного» Б. Савинкова, смерть в образе летящего всадника в «Заблудившемся трамвае» Н. Гумилева и др. Связь черных коней с погребальными обрядами в разных культах, их принадлежность к приметам магической обрядности как нельзя более отвечала авторскому замыслу, прорыву в запредельное.