Роман М. Булгакова «Мастер и Маргарита». Комментарий

Р. Поуп вообще определяет Афрания как тайного последователя Иешуа, опираясь на весьма сомнительные детали. Трехногий табурет, на котором начальник тайной полиции сидит во время казни, исследователь склонен интерпретировать как «аллюзию Троицы». Однако далее в романе, как это часто бывает у Булгакова, возникает частичный повтор ситуации, придающий названной детали амбивалентный характер и опровергающий предположение исследователя. «Рифмой» к Афранию на табурете с прутиком в руке в сцене казни выступает Воланд, сидящий на табурете перед воткнутой вертикально шпагой на крыше московского здания незадолго до смерти мастера. Далее, то, что Афраний касается столба с крестом Иешуа белой рукой, трактуется как «деталь, только в христианской традиции означавшая чистоту» (Роре 1977: 11). Однако Афраний касается не столба, на котором повешен Иешуа, а его ступни, дабы удостовериться в смерти казнимого. Жест этот имеет вполне реалистическую и даже бытовую трактовку, перевести его в символический ряд, как это делает Р. Поуп, можно только без учета эффекта смежности, поскольку далее следует фраза «То же повторилось у двух других столбов» (5,177). Будь исследователь прав, пришлось бы говорить о причастности к христианству и чистоте двух казненных вместе с Иешуа разбойников.

Позже Р. Поуп сам опровергает свою концепцию, заявляя, что не может тайный последователь спокойно сидеть во время казни своего духовного наставника, — и предлагает вывод о прямой аналогии между секретной службой Ершалаима и сталинской тайной полицией, которую подразумевал Булгаков, «не имея возможности высказаться прямо» (Pope 1977: 22). Этот вывод, однако, сводит смысл сцены и образ Афрания всего лишь к аллегории, тогда как в действительности роль ГПУ-НКВД в московском сюжете МиМ многозначна и, как уже сказано выше, можно говорить о своеобразном «эзотерическом» подтексте в изображении Булгаковым этого явления.

Одна из ключевых сцен романа — допрос Иешуа — многократно интерпретировалась булгаковедами. Именно здесь Булгаков ставит и дает решение одной из важнейших проблем в его творчестве и жизни: проблемы соотношения силы и слабости. Здесь также встречаются ошибки в интерпретации, в частности из-за несовершенного владения русским языком. Так, Б. Бити и П. Пауэлл считают, что английский переводчик романа М. Гленни ошибся в объяснении фразы Иешуа: «Ну вот, все и кончилось, <…> и я чрезвычайно этому рад» (5, 26). Гленни истолковал эту фразу так: «Иешуа приветствует факт, что головная боль у Понтия Пилата прошла, но русская фразеология не допускает такой интерпретации» (Beatie, Powell 1976: 235). Не говоря уже об отсутствии в приведенной фразе фразеологических единиц, можно отметить два других обстоятельства, без сомнения подтверждающих, что булгаковский герой говорит о физическом состоянии Пилата. Это, во-первых, фраза Иешуа, предшествующая приведенной: «Но мучения твои сейчас кончатся, голова пройдет» (5, 26). Названные фразы разделяют описание происходящего с Пилатом: он видит, как луч солнца подбирается к Иешуа, и сразу вслед за тем «прокуратор поднялся с кресла, сжал голову руками, и на желтоватом бритом лице его выразился ужас» (5, 26). Этот ужас можно интерпретировать только как реакцию прокуратора на немедленно сбывшееся предсказание арестованного. Второе доказательство можно почерпнуть из сравнения решений этого эпизода в разных редакциях романа. Еще в варианте 1928–1929 гг. Иешуа гораздо лучше знает свое, по крайней мере, отдаленное будущее и объявляет, что его правота выяснится через тысячу девятьсот лет. Здесь он знает и то, что для Пилата это судьбоносный день: «Но тебе с мигренью сегодня нельзя быть» (Булгаков 1992: 217). Во всех подробностях ему известна и судьба Иуды. То же знание сохраняется в последующих редакциях, причем мотив решающего для Пилата дня даже усилен: «Но день сегодня такой, что находиться в состоянии безумия тебе никак нельзя, и твоя голова сейчас пройдет». Иешуа даже намекает, что великое несчастье принесет Пилату именно принятие решения. И только в окончательном тексте Иешуа предчувствует надвигающуюся грозу и несчастье Иуды, но полностью лишен знания о сегодняшнем своем дне и зависимости своей жизни от решения Пилата. Это означает, что Булгаков, поставивший своей целью изображение «слабого», «незнающего» Иешуа как воплощение единственной непреклонной силы, не мог вложить ему в уста провидческую фразу «Ну вот, все и кончилось» как предсказание собственной смерти (именно это она и означает, по мнению Бити и Пауэлла). Сцена допроса строится на игре контрастами. С одной стороны, физическая слабость, страх смерти (только в окончательном варианте), боль, с другой — правдивость, прямодушие, за которыми стоит знание истины. Прозрачна и мотивировка незнания собеседником Пилата собственной судьбы. Знающий Иешуа серьезно изменил бы трактовку образа и апокрифический характер романа мастера, сблизив его с каноническими Евангелиями, что явно противоречило замыслу Булгакова.