Роман межгорья

Члены комиссии, находившиеся во дворе, заволновались. К сожалению, среди них было мало смелых, физически крепких людей. Да и что мог сделать даже самый храбрый среди них, тот же Касимов?

Кто-то вспомнил о милиции и стрелой помчался по улице, меж высоких дувалов, искать ее. Навстречу попадались жители Караташа, но ни один из них «не знал», где находится милиция.

Свалка в конторе продолжалась.

Растерянность членов комиссии переходила в панику, и кое-кто советовал удирать, куда глаза глядят.

Побледневшего Синявина дехкане вытолкали из конторы во двор и стали преследовать его. Он бросился бежать от них и, споткнувшись, упал. Но в эту минуту возбужденным фанатикам преградил путь дехканин-арбакеш. Это было неожиданностью для толпы, и она остановилась. Дехканин спокойно, но твердо сказал им:

— Пока он был у вас в комнате, вы имели право обращаться с ним как угодно, а тут, прошу извинить меня, я его возница. Убьете меня — получите инженера.

Другие арбакеши тоже решительно подошли к толпе. Крик с обеих сторон увеличивался, однако он носил уже куда более миролюбивый характер, чем в конторе.

Было ясно одно: комиссия должна уехать из Караташа. Где-то в кишлаке находился Совет и другие организации, но еще свежа была в этих краях память о басмачестве, и никто из членов комиссии даже не думал обращаться к местным властям.

Синявин, взявшись за колесо арбы, с трудом поднялся на ноги. По его виску стекала струйка крови. Он обратился к арбакешу:

— Скажите им, что мы не хозяева. Сам хозяин должен вот-вот подъехать.

Караташцы одержали победу. Когда солнце опускалось за горизонт, члены комиссии вместе с работниками местной конторы, погрузившись в двухколесные арбы, покинули Караташ. Их ждал ночлег в Уч-Каргале.

V

Саид-Али наконец остановил своего изнуренного коня. Он пересек пустыню вплоть до горных отрогов, перевалил через два хребта, двигаясь вдоль бурно несущейся Кзыл-су, и перед заходом солнца достиг обители. Кзыл-су, точно капризная девушка, меняла свой облик — она то несла тихо свои воды по обительским равнинным землям, разливаясь множеством ручейков, то опять наталкивалась на скалы и, соединясь в один рукав, пробивалась сквозь них, а затем по глубокому руслу бурным водопадом обрушивалась в водохранилище, чтобы, окутавшись туманами брызг и водоворотами, скрыться по заурам в горных ущельях.

Саид-Али слез с коня и, ведя его в поводу, направился к чайхане, стоявшей напротив ворот святого храма. Он отдал своего коня владельцу чайханы, будто намереваясь тотчас пойти в обитель, но вдруг передумал и заказал себе чаю. Владелец чайханы обратил внимание на этого необычного посетителя. И часы на его руке, и праздничная городская одежда, и поведение свидетельствовали о высоком положении гостя.

Над долиной прозвучал голос суфи, который полетел меж гор к Караташу и затих там среди безлистых тополей. В памяти Саида-Али воскресали его детские годы, пристав, несчастная сестра… А потом — новая волна воспоминаний, опять Чадак… Любовь Прохоровна, такая молодая и с такой ветхой моралью, старой, как и эти унылые вздохи суфи.

Так же торжественно взывали и столетия назад предки суфи. Его завывание было похоже скорее на проклятия мертвым, чем на облегчавшую душу молитву живых о живом…

Усилием воли Саид вернулся к действительности.

Перед ним стоял поднос с чаем и пиалой. Вежливый чайханщик, почтительно склонившись, ждал, не закажет ли гость еще чего-нибудь.

— Вы давно содержите эту чайхану? — спросил Саид-Али у чайханщика таким тоном, будто бы собирался дать ему отступного, взять на себя его обязанности угождать разборчивой толпе правоверных, что приносят в эту обитель свои грехи и… заговоры против новых порядков и перемен.

Чайханщик не сразу ответил ему.

— С детства. Еще родители начинали.

Саид налил в пиалу кок-чая и задумался. Было ясно, что он подыскивал соответствующую форму для дальнейшего разговора. Но что он может узнать о сестре у этого дряхлого, забитого чайханщика? В густой тени деревьев, в вечной мгле, обитель была почти не видна. Купол минарета ловил последние лучи низко стоящего солнца. Суфи все еще ходил вокруг башенки и старательно взывал к правоверным. Мимо чайханы прошли молящиеся, не успевшие до захода солнца войти в храм.

Саид поставил пиалу. Он не решался задать старику волновавший его вопрос — надо было, точно при охоте на птицу, быть осторожным и выжидать удобного случая.

— А молодой имам-да-мулла живет сейчас в обители?..

И, чтобы не спугнуть чайханщика, Саид тут же энергично потребовал:

— Чилим!

Он с отвращением взял чилим, затянулся и тотчас же выпустил дым. Хозяин виновато поглядывал вокруг, а потом, видимо, решил, что не будет большого греха, если он такому хорошему мулле скажет правду.

— За полвека перевалило, ака.

— А жен много было у него? — с видимым равнодушием спросил Саид, не глядя на ошеломленного чайханщика.

Наступила пауза. Мусульманин должен был бы обидеться, услышав такой богохульный вопрос. Какое он имеет право спрашивать у правоверного о женщине!

Саид-Али вытащил из кармана серебряный рубль и не глядя подал чайханщику.