Роман межгорья

— Что же это еще за идея такая? У вас что-то часто стали появляться все новые идеи, товарищ Преображенский. Даже не мешает и то, что вы беспартийный.

— А знаете, все же я жалею об этом. Иногда просто становится непонятным. Вместе работаем, болеем…

— Так какая у вас идея?

— Идея! Видите ли, я подумал о том, что можно было бы дехканам, призванным по трудповинности, уплатить за их работу да пообещать им самые лучшие участки вот тут, возле Уч-Каргала. Вот и можно было бы с ними закончить работы, а этих, выписанных, отправить бы…

— Так быстро? Но ведь им надо платить ликвидационные, проездные.

— Сейчас не лучше. Мухтаров приказал перебросить их на Кампыр-Рават. Во-первых, у меня есть данные о том, что они, наслушавшись об обвале, не захотят туда переезжать. Ну, скажем, это чепуха; но подъемные же им, безусловно, придется платить. Это составит по меньшей мере…

— Интересно, а кому же это взбрело в голову направить их на Майли-Сай, на котором и без них строительство было уже почти закончено? Просто, скажу, какая-то злая воля. Но я должен огорчить вас — квалифицированные рабочие уже сегодня переезжают в Кампыр-Рават к Синявину. Никаких подъемных не просят. Только бараки… О них Синявин позаботится. Да, около сотни человек пожелали возвратиться обратно. Придется отправить их.

Преображенский вынул изо рта трубку и, не глядя на Лодыженко, деловито перебил его:

— Без ликвидационных и проездных?

— Нет, этих с ликвидационными и проездными. Вот приказ инженера Мухтарова. В течение осени и зимы мы должны закончить первую очередь строительства в Голодной степи. Весной должны пустить воду на два участка, а у нас…

В это время к конторе приближался запыленный и, очевидно, усталый мулла Гасанбай.

Гасанбай подошел к Лодыженко и, показывая глазами на дверь, в которую скрылся Преображенский, только успел спросить у него:

— Ким у?[24]

— Начальник строительного отдела.

— Гасанбай-ака! — окликнул его Юлдаш-бай, переводчик главной строительной конторы, вынырнувший из-за входной двери.

Гасанбай пошел за Юлдашем.

По дороге пронеслась машина с хирургом Храпковым и старшей сестрой фельдшерицей Тасей. Лодыженко хотел было остановить автомашину, увидев, что в ней нет Саида. Но шофер не заметил его, заглядевшись на Га-санбая и переводчика Юлдаша, стоявших возле конторы.

XXXII

В ичкари на груде ковров и одеял лежала Този-хон. Ее лицо горело в лихорадке, а глаза испуганно блуждали по окну, по потолку, по нишам с посудой и останавливались на двери. Саид-Али на минутку задержался у двери, будто, входя в эту комнату, предполагал встретиться не с сестрой, а с кем-то другим. Он был без тюбетейки, с растрепанными волосами.

— Ака! — простонала его единственная сестра.

— Този, ты звала меня, но прости, я не мог зайти сюда, пока все эти кликуши… — И он зарделся. Ему стало стыдно, что он занимается рассуждениями, в то время как эта несчастная женщина то водит глазами по комнате, то останавливает свой взор на брате, и тогда ее зрачки сужаются и блекнут. В ее взгляде были печаль и безысходность.

— Този-хон! Ты хотела мне что-то сказать? Я послал за врачом.

— Саид-ака, я умираю… Меня жжет уже вот здесь в груди, где шевелится душа. Наклонись ко мне поближе… Я жила в обители. Таких, как я, там было немало. Все мы убегали в Намаджан и поэтому… утратили доверие имама и понесли наказание… Но, Саид…

Больная захлебнулась, и ее тело судорожно заметалось по постели. Саид схватил кружку с водой, чтобы дать сестре попить, но Този-хон отвела ее рукой, и на устах бедняжки едва заметно заиграла улыбка сестринской любви и благодарности.

— Я умираю, Саид… В обители твои… злейшие враги… Берегись их… — промолвила она и замахала руками, чтобы он уходил, а потом вдруг поднялась на локте и уже шепотом закончила: — У шейхов и мулл… есть свои инженеры на строительстве, они молитвами заклинают дехкан… Камень в голову… — И она еще энергичнее замахала руками, а ее глаза залились слезами. Она неотрывно глядела на Саида.

Саид-Али, ошеломленный словами сестры, пятясь, выходил из комнаты больной. У него мелькнула надежда, что Храпков, может быть, спасет ее. Только бы он подоспел вовремя.

Во дворе старика Файзулу окружили бородатые ишаны, соседи-дехкане. Между ними происходил какой-то спор, но Саид, объятый вихрем мыслей, вызванных словами Този-хон, не мог понять, о чем они толкуют.

— Саид-бай, нехорошо поступаешь! — такова была первая услышанная им фраза, произнесенная одним из ишанов. С Саидом-Али никто не поздоровался, а может, кто-нибудь и приветствовал его, да он не слыхал. У него кружилась голова и не было никакого желания видеть этих ишанов, а тем более выслушивать их набожные советы.

— Нехорошо поступаешь! — снова он услыхал чей-то голос, донесшийся из притихшей толпы.

— Я ничего не могу понять… В чем дело?