Роман межгорья

— Ты прогнал со двора лучших в Чадаке знахарок и пригласил врача к мусульманке. Доктора-мужчину, неверного, и при таком несчастье… Да известно ли тебе, молодой человек, какую ты беду накличешь на весь Чадак? Знахарки накличут… Для Голодной степи воды Кзыл-су забираешь у обители. Нарушаешь обычаи… Не позволим!

— Отцы любезные! Прошу вас не вмешиваться в мои личные дела. Уйдите с моего двора и дайте мне покой. И без вас тут…

Ишан угрожающе шагнул к Саиду. Толпа тоже зашевелилась. Во двор входили все новые и новые дехкане в праздничных чалмах, с руками, скрещенными на груди.

От подножия горы полетел звонкий уверенный голос суфи, призывавший к послеобеденной молитве.

— Аллагу акбар! Аллагу акбар!.. — забормотали на разные лады ишаны — прямые потомки Магомета.

Но автомобильный сигнал прорезал чадакский уличный шум, и за дувалом захрипела машина, привезшая Храпкова.

Кучка людей в белых чалмах бросилась к воротам и закрыла их. У ворот сплошной стеной встали добрых два десятка правоверных. Саид понял, что задумала эта кучка мракобесов.

— Не пустим к мусульманке! — заревели ишаны и выставили свои раскрытые груди, будто приготовились умереть смертью храбрых. Евгений Викторович приподнялся на сиденье, почти испуганно, непонимающе спросил их, разводя руками:

— В чем дело? Я врач, к больной… Скажите мне по-русски.

— Они не хотят впустить вас к мусульманке, — перевела ему побледневшая Тася.

— Не пускают меня? Но ведь товарищ Мухтаров…

В это время Саид, возмущенный поступком дехкан, бросился к воротам. Один из дехкан преградил ему путь, но Саид почти бессознательно отшвырнул его от себя.

— Это дикость! Не смейте, вы, несчастные… Там умирает человек! Пустите врача…

— Не допустим, не разрешим глумиться над нашей верой… глумиться над адатом… К правоверной — впустить мужчину неверного?

Сквозь калитку Евгений Викторович видел всю эту свалку и готов был развернуть машину и унести ноги, пока его еще не схватили озверелые ишаны.

Однако Тасе, очевидно, вдруг пришла в голову какая-то мысль, и она, выпрыгнув из автомашины, подскочила к большой толпе чадакчан, собравшихся возле калитки, и обратилась к ним по-узбекски:

— Аталяр! Но ведь я-то женщина… Пропустите меня. Мы обязаны спасти жизнь правоверной. Пропустите меня, не задерживайте… она умирает.

После небольшой паузы дехкане снова загудели, замахали руками и выпустили со двора белобородого ишана, спорившего с Мухтаровым.

За ним вывели двоих и того дехканина, которого Саид оглушил ударом.

— Дохтур, пожальста, лечи этого. А женщине можно пройти к больной, только без этого ящичка.

— Однако же… — только и успела произнести Тася, как чемоданчик с инструментами и лекарствами исчез в толпе. Евгений Викторович схватился за голову, крикнул:

— Идите поскорее, что там… — а сам с трудом вылез из автомашины и направился к пострадавшему. Во дворе бранился Саид-Али, тесно окруженный жителями Чадака.

— Воды. Су киряк!.. — промолвил Евгений Викторович, осмотрев больного. — Хорошо же он его приутюжил! — и, оглянувшись, пальцем показал, чтобы ему дали чемоданчик с лекарствами. Дехкане больше не спорили и подали ему чемоданчик.

Дав лекарство больному, Храпков стал смелее и попросил, чтобы его все-таки пустили к больной. Нашлись и переводчики, переведшие его просьбу. Снова поднялся крик.

В толпу вскочила Тася.

— Евгений Викторович! Скорее дайте антитоксин! Может быть, еще удастся спасти ее.

Больной поднялся с земли. Он оглянул толпу, наклонил голову и сказал:

— Пропустите!

Это или что-то другое повлияло на толпу дехкан, продолжавших шуметь, но они постепенно расступались, давая проход врачу. Храпков схватил чемоданчик и стрелой понесся к дому, чуть было не сбив с ног рыдающую, с открытым лицом, седовласую Адолят-хон, бежавшую ему навстречу.

— Она умерла! — закричала Адолят-хон, вцепившись в Тасины руки. Тася быстро перевела Храпкову слова матери.

Врач был ошеломлен, и его лицо густо покрылось капельками пота.

— Это дикость, ужас… — промолвил он, уже не сдерживая себя и возвращаясь на улицу к автомобилю.

XXXIII

Вернувшись в управление, Саид зашел прямо к себе в кабинет. Курьеры аккуратно сметали пыль со стола, но забывали менять полинявшие от солнца листы бумаги, и от них веяло чем-то прошлым, ненужным.

Ему не хотелось шевелить эти вороха второстепенных бумаг, рассмотрение которых он все откладывал до более свободного времени. Ему казалось — раз они залежались здесь и строительство без них не остановилось, так следует ли пробуждать их к жизни? Пошевели их, поройся, и снова они понесутся нескончаемым потоком, как силевые воды в Кара-Дарье.

Первый стук в дверь кабинета.

Он никогда не приглашал войти. Иногда просто говорил «да», а обычно молчал. И люди входили. Сегодня почему-то, наверное, отдавая дань уважения первому посетителю, повернулся к двери и крикнул:

— Пожалуйста, заходите!