Роман межгорья

— Прекрасно идет! — восторженно говорил Эльясберг.

— Но вода все разрушила. Мы отрезаны… Ни один телефон не отвечает!

— А сколько раз он портился, когда еще вода не была пущена? — улыбаясь промолвил Эльясберг, испытывавший чувство глубокого удовлетворения — ведь это он преградил путь воде, дал ей такую силу.

Обеспокоенный Долидзе выскочил следом за Мусанбековым и крикнул ему:

— Мусанбеков! Закрывай ворота! Срывай шпору! Там случилось несчастье… Живо!

Мираб бросился к рабочим и сипайчи.

XXVI

В заводском медицинском бараке Кзыл-Юрты Саид-Али пришел в сознание: не раскрывая глаз, он лежал неподвижно, точно труп. Он слышал, как шептались присутствующие, кто-то всхлипывал. Где-то вдали гудела земля под тысячами ног. Он попытался открыть глаза. Но это не так легко было сделать, от бессилия он заскрипел зубами и все же посмотрел вокруг.

Перед ним стоял какой-то черноглазый ребенок и с таким состраданием глядел на него, что он попытался улыбнуться.

Девочка тоже улыбнулась, помахала ручонками и радостно закричала:

— Мамусенька, смотрит! Смотрит!

Саид закрыл глаза. Тяжелая догадка напомнила ему далекие, как в бездну канувшие дни, и от этого у него нестерпимо разболелась голова. Ему вдруг показалось, что он схватил эту девочку на руки, прижал ее к своей раскрытой груди, а она своими ручонками гладила его щеки и, ласкаясь, спрашивала:

— Смотрит?.. Смотрит?..

Когда же девочке ответила Любовь Прохоровна, он с большим усилием снова открыл глаза.

— Пускай постоит! Мне показалось… ручку к груди.

Евгений Викторович положил маленькую и такую тепленькую, живую ручку Тамары под одеяло.

Саид-Али застонал, закрыл глаза, а его дрожащие губы шептали неслышные слова. Он снова потерял сознание. Чудовищный вихрь подхватил Саида вместе с клубами пыли, которые неслись по каналу с первой водой, и понес, понес его над бахчами, ущельями, пустынями…

В тяжелом, бессознательном состоянии оставили его все, кроме озабоченных врачей.

Мать осторожно приложила платочек к своим глазам, держа удивленную дочурку за ту самую ручку, которая только что лежала на груди ее отца.

А Юсуп Алиев потихоньку плакал в углу, стараясь никому не мешать. Ему сообщили о том, что его Назиру, за измену адату, схватили неизвестные бородатые ишаны. Во время паники только и видали, как ее закутали в черную материю и усадили на арбу. Какие-то юноши-комсомольцы с возмущением бросились к арбе. Люди услышали крик, рыдание. А толпа все напирала, кричала… Юсуп-бай плакал, эту весть он воспринял как гибель своей дочери.

Из распределителя сообщили, что вода упала до нуля и совсем перестала течь. Постепенно угасал бурно начавшийся день, и только отзвуки шума разносились по Голодной степи. Близился вечер.

КНИГА ВТОРАЯ

Часть пятая МЕНИНГ КУЗЫМ [41]

I

Газета «Голодная степь» напечатала речь Гафура Ходжаева, произнесенную на внеочередном пленуме обкома партии. Передовая статья в связи с этой речью напоминала о необходимости усилить бдительность на новостройках.

Редактор подчеркнул две строчки из речи, а в типографии их набрали курсивом, и они прозвучали как предупреждение:

«Органы РКИ вскроют все злоупотребления, а пролетарский суд по заслугам оценит вредительскую деятельность чужих нам людей и на строительстве в Голодной степи…»

Если бы эти строки не были настойчиво подчеркнуты, они не были бы оторваны от общего направления речи, призывавшей РКИ усилить борьбу с вредительством.

Следом за газетой «Голодная степь» и периферийные газеты сообщили о «шумном процессе», который должен вскоре состояться:

«РКИ передает следственным органам дело о строительстве в Голодной степи. В деле выявлены элементы экономических злоупотреблений антисоветского характера…»

Некоторые редакции периферийных газет спокойно отнеслись к этому сообщению, хотя на самом деле такой поворот в освоении Голодной степи не только удивлял, но и неприятно поражал широкие круги общественности. Эти газетные сообщения насторожили людей, и они почти не обращали внимания на торопливые уверения какого-то редактора, доказывавшего, что об этом «давно было известно»… Будущего процесса все ожидали с тревогой.

Саид-Али после выздоровления поехал в Чадак, читал там газеты и с замиранием сердца ждал, что же будет дальше. Еще в больнице ему сообщили о том, что он находится на положении подсудимого. Ему предложили не выезжать за пределы Ферганской долины, и поэтому он приехал в родной дом, угнетаемый думами, запоздалыми решениями и материнскими слезами. В газетах он встречал и свои фотографии, о существовании которых совсем не знал. Вот он, расплывшись в улыбке, сидит в роскошной автомашине, а рядом с ним искусно вмонтирован портрет Любови Прохоровны под тенью широкополой шляпы. Под снимком, как текст к иллюстрации, выдержка из телефонограммы:

«Не шокируют ли вас такие поездки… в авто. Жду вашего визита. Л. П.»