Роман межгорья

Одна за другой появились эта и другие фотографии, воскрешая давно умершее и, может быть, никому не нужное. Брошенная им когда-то фраза об уборной возле больницы тоже нашла себе местечко в иллюстрированном приложении к «Восточному голосу». Целой серией промелькнули фотоснимки катастроф, будто кто-то тешил себя, систематически помещая в газете сообщения об этих давно пережитых несчастьях: Кампыр-Рават, разбитая машина, выписанные из центра рабочие в вагонах, фельетон «Туда и обратно» — все вспоминалось, вставало перед глазами и терзало душу.

Пробовал он вместе с матерью и старым Файзулой ухаживать за виноградником. Неожиданно нагрянула ранняя весна и покрыла почками зеленые растения. Надо было заменить подпорки, подвязать новым шпагатом лозы и срезать ненужные старые стебли. Малое это утешение непоседливому начальнику такого строительства, но все же утешение, чтобы забыться хотя бы на миг. Только бы забыться и не страдать от кошмарных снов…

«Неужто и молодость моя уже прошла?» — горько подумал он.

Должны были судить вредителей, орудовавших на одном из крупнейших строительств первой пятилетки. Несколько инженеров до решения суда были взяты под стражу. Преображенский исчез, оставив в горах автомашину, на которой бежал из степи в этот тревожный день. Судебные органы называли его фамилию в числе главных преступников-вредителей. Саид-Али находился на свободе. Хотя, правда, его вежливо предупредили о невыезде, но дехкане колхозов и рабочие заводов, зная его честную, самоотверженную работу в Голодной степи, поручились за него. Рабочие и дехкане также отстояли и Синявина, чтобы под его руководством закончить облицовку туннеля. Мациевский продолжал возглавлять строительный отдел и, не теряя ни секунды, взялся за ликвидацию разрушений, причиненных во время неудачного пробного пуска воды.

Так начиналась еще одна весна в разбуженной Голодной степи.

II

Однажды утром Саида пригласили к председателю кишлачного совета. Для него это было неожиданностью, — в течение четырех месяцев, которые он прожил здесь после больницы, его никто не беспокоил. Ежедневные ожидания чего-то, горькие предположения настолько взвинтили ему нервы, что обычное приглашение к председателю кишлачного совета заставило его насторожиться.

Это не был страх. Больше того, что пережито и вычитано в газетах, он не узнает. Но нервная система отказывалась быть такой послушной, как прежде.

Соседи провожали осунувшегося Саида печальными взглядами. Хотя он все так же гордо и независимо ходил по кишлаку, жители Чадака видели — это не тот Саид. Когда-то его имя с глубоким уважением произносили в кишлаках, а сейчас он идет в обвисшем, просторном костюме. И бодрость у него какая-то неестественная…

Председатель встал навстречу Саиду, в глазах которого промелькнула тень радости, благодарности. Значит, он еще живет в сердцах, значит, люди понимают меру его вины и на смерть не осуждают. Они одобрительно глядели на его простую обувь, как на свидетельство сближения инженера с трудящимися дехканами.

— Аманмы, Саид-ака, — поздоровался с ним председатель. — Вас побеспокоили по незначительному делу. Намаджанские следственные органы распорядились, чтобы вы ежедневно являлись к следователю.

— Это для чего еще? Следователи имели возможность допросить меня.

— Я не берусь объяснить это вам, но, наверное, чтобы вы были у них на виду. Есть данные, что бывший заведующий отделом снабжения и помбух после встречи с каким-то посетителем сбежали из допра.

Саида еще больше взволновало это известие. Арест фаворитов Преображенского казался ему единственным спасением. Они были бы хорошими свидетелями на суде. Их побег снова скрывал следы злоупотреблений, тяжким бременем давивших на Саида.

— Сбежали! — едва промолвил Саид, чтобы не стоять молча в такую ответственную минуту.

— Вы уж, пожалуйста, распишитесь вот здесь, что вам сообщили, и поступайте как вам заблагорассудится, — услыхал в ответ Саид-Али прямой намек на то, что, мол, можешь либо идти в Намаджан, либо положиться на неприступность чадакских гор и ущелий да на верность соседей адату.

— Я сегодня же выеду в Намаджан, — ответил инженер Мухтаров, чувствуя, как ему стало стыдно и за подобное сочувствие и за свой поношенный костюм. Неужели он так пал, что ему можно скрыться в Чадаке? Нет! Он как был коммунистом, так им и остался. Он слишком много пережил за эти четыре года, чтобы вот так, не уважая себя, без возмущения выслушивать явные намеки председателя.

Председатель виновато поднялся из-за стола и, смущенно пробежав глазами по бумаге, где расписался Саид, пролепетал:

— Хоп, хоп! Майли! Хоп!..

III

С последним зимним дождем в Намаджане началась весна. Робкие облачка, покропив землю, поплыли к горам, предоставив солнцу согревать проснувшуюся жизнь.

На островке обновляли, подчищали, красили строения, чайханы.