Роман межгорья

— Ну хорошо, договорились, товарищ Марковская. Малейшая ваша попытка следовать примеру Синявина, к сожалению, закончится вашей смертью… Ну, а теперь, Любовь Прохоровна, можно поговорить и о признании в любви. Теперь вы уже глядите на меня вон какими глазами. Они у вас прекрасны, каждый мужчина так скажет. Но им больше идет улыбаться и очаровывать. Клянусь вам, Любовь Прохоровна, я вынужден был говорить с вами так резко исключительно ввиду сложных условий моей жизни. Разве я не хотел бы так же нормально работать, как, скажем, тот же инженер Синявин, даже вступить в партию? Но и на моем жизненном пути встали злые люди, как и на вашем. Возможно, те же самые. День за днем, раз за разом проваливалось строительство, гибли миллионы народных денег, а ты оказываешься виновным, потому что ты «рыжий»…

— Да вы все-таки шатен, Виталий Нестерович, — поторопилась Любовь Прохоровна, довольная возможностью разрядить шуткой создавшееся напряжение.

— Да, шатен. Сама природа обрекла меня быть «рыжим».

Часы, висевшие на стене, ударили два часа — время открытия музея для посетителей. Преображенский поднялся со стула и торопливо заговорил тихим голосом:

— В заговор я вас не вовлекаю, Любовь Прохоровна, потому что мне не в чем сговариваться. Достаточно с меня и этого суда. Да, я хочу на суде реабилитировать себя. Говорю вам серьезно, хочу реабилитироваться. Я, например, хочу быть полезным властям в разоблачении появившихся здесь подозрительных пришельцев из-за рубежа. Искренне прошу вас помочь мне в этом. Расскажите или напишите кому-нибудь о них…

V

Батулли действовал стремительно. Правда, нельзя сказать, чтобы он был сторонником срочных, решительных мер. Он был человеком вежливым, с западным воспитанием (ничего, что это «западное» воспитание он получил в Стамбуле, но учился он там рядом с европейской «золотой молодежью»); он мог бы еще кое с кем посоветоваться о новостях, которые срочным письмом ему сообщила Любовь Прохоровна. Но в данном случае он действовал молниеносно.

В сдержанном, почти деловом письме секретарь Ферганского краеведческого музея, между прочим, писала:

«К нам дошли известия о том, что здесь, в Фергане, появились какие-то пришельцы из-за рубежа. Если бы о них людишки не перешептывались тайком, может, и не нужно было бы мне беспокоить вас, государственного человека, такой мелочью. Но я чувствую, что за этим кроется что-то серьезное. Кому сказать об этом, не знаю, вот и решила написать вам. Ведь вы обещали быть моим «опекуном». Их насчитывают около полутора десятков, во главе с каким-то учителем. Они будто ходят тайком и о чем-то расспрашивают дехкан. Вполне возможно, что они заглянут и к нам в музей. Думала я об этом написать товарищу Мухтарову, Саиду-Али, да… не хочу открывать ему свое местонахождение. Ведь я выехала из Ташкента с единственной целью — убежать от всего старого. Прошу вас, когда будете разговаривать с Мухтаровым о пришельцах, не упоминайте моего имени.

Благодарю за вашу любезную заботливость. С уважением

Л. Марковская».

Самым важным для Батулли было то, что письмо являлось наглядным доказательством преданности этой женщины советской власти, и поэтому он не замедлит воспользоваться ею.

О, ему многим надо воспользоваться. А Мухтаров… Может быть, в самом деле надо посоветоваться с ним? «Хорошему хозяину всякая веревочка в хозяйстве пригодится», — вспомнил он пословицу и улыбнулся. Улыбнулся зло, подчеркивая этим свое ироническое отношение к самой истине.

Закрывая за собой последнюю дверь, ведшую из помещения ГПУ, Батулли облегченно вздохнул. Нельзя сказать, что он страшился этого учреждения. Он чувствовал себя в республике очень твердо: права члена коллегии Народного комиссариата просвещения, руководившего высшим образованием и культурно-просветительными учреждениями в стране, всюду гарантировали ему свободный доступ. Но ГПУ — это специфическое учреждение. У них в коридорах была исключительная чистота, не дававшая возможности Батулли почувствовать здесь превосходство своего воспитания или положения. Эти коридоры словно напоминали о незастегнутой пуговице костюма, а — как жаль! — он утром так спешил, что забыл о своей привычке смачивать хинной водой волосы и тщательно прилизывать их щеткой. Здесь, в строго убранном коридоре, он вспомнил об этом.

Выйдя на улицу, он решил, что правильно поступил, не заглянув в кабинет главного начальника. Сотрудник с интересом записал сообщение Батулли, не спросив даже, откуда ему все это известно.

Он совершил огромной важности дело.

Но кем на самом деле являются эти «пришельцы»? Кого можно об этом подробно расспросить? К тому же ему вдруг захотелось в этом деле получить для себя определенные козыри. Стремительный ум Батулли бросился рыскать по закоулкам своих тайников, и новая идея, требовавшая такого же срочного осуществления, осенила его. У Батулли даже пот выступил на лбу, и он расстегнул меховую куртку.

— Юлдаш, стой!

Остановка на улице, где они еще ни разу не останавливались, удивила кучера. Но он придержал лошадь.