Роман межгорья

Она выбирала из комков чистого снежно-белого пуха черные хлопковые зерна. Старое штопаное решето, стоявшее у нее на коленях, ловило эти зернышки, а под их мягкий стук старой матери лучше думалось. Ежеминутно она поглядывала на дверь, закрытую снаружи ковром. Она испытывала гордость за своего сына. Инженер, ученый человек, ведет знакомство с русскими, и даже… горожанка не погнушалась ее стройным молодым сыном. Он снова собирается в дорогу. Ему надо быть при деле. Это самая высокая честь для матери. Это она родила такого ловкого, умного Саида. Разве не поэтому оказывали ей уважение жители Чадака и предупредительно относились даже жены баев.

Она услыхала, как во дворе произнесли: «Пошт-пошт». Это раздавался сильный голос ее Саида. Уважая мать, он исполняет обычаи предков.

Мать сняла с колен решето и охапку свежего хлопка, положила все это возле окна. Она освободила на ковре место для сына, чтобы он сел рядом с ней.

Саид-Али, отодвинув рукой ковер, висевший на двери, вошел в ичкари. Хотя он уже и взрослый мужчина, но сын, и поэтому считал себя вправе зайти сюда, к матери. У порога он оставил новенькие туфли, отмерил два шага и правой рукой сделал традиционный приветственный жест. На нем был еще не застегнутый разноцветный шелковый чапан, ладно облегавший его могучие плечи. Вьющиеся пышные волосы Саида выбились из-под расшитой шелковой тюбетейки, и казалось, вот-вот она слетит с его гордо поднятой головы. Саид держал в левой руке три платочка, точно собирался опоясать ими себя.

— Бу якга, оглым[12], — ответила Адолят-хон на приветствие сына, поднялась с ковра и указала рукой на подушку напротив себя.

— Мама, я зашел сказать тебе, что сегодня уезжаю в Голодную степь…

— В Голодную степь, а не в Намаджан? — спросила она.

— В Намаджан? Но ведь мы контору переводим в Караташ! — ответил он и покраснел.

Адолят-хон заметила смущение сына. Она подала Саиду чилим, который сама только что курила, и он взял его, исполняя это желание матери.

Тотчас же он закашлялся от непривычки и проглотил горькую слюну.

Адолят-хон, подавая сыну пиалу горячего чая, стоявшего на огне, осторожно предупредила его:

— Остерегайся неверных. Не имей ни друзей, ни врагов среди них.

— Враги среди наших людей тоже есть, их в первую очередь ты должна остерегаться, — вежливо, как подобает отвечать матери, сказал Саид. Он пожал широкими плечами и, подняв голову, поглядел на мать большими, выразительными глазами.

— Не говори, сынок. Плохих людей среди чужих больше, все они офицеры, а среди наших таких нет. Цари наших людей в солдаты не брали, они считали, что узбеки — это паршивые степные собаки, «сарты»… А разве ты «сарт»?

— Не будем, мама, об этом говорить. Ведь теперь и русские не те, что были тогда, и отношение их к узбекам совсем иное. Советская власть прогнала всю эту нечисть и в центре России и у нас. Думаю, что…

Но мать настаивала на своем и не соглашалась с сыном.

— Советская власть прогнала их там, у себя, а сколько за это время убежало оттуда в наши края всяких офицеров и приставов. Тогда они господствовали там, а теперь скрываются здесь, задабривают нас. Разве мы не видим, что делается…

Доля правды была в тревожных материнских словах. Действительно, немало сбежавших белогвардейцев скрывается в Узбекистане, они пристраиваются на работу в самых отдаленных уголках края, чтобы «переждать». Разве не от них идут вот эти устрашающие разговоры об интервентах, находящихся на границе соседнего государства, о стерлингах?

Мать налила Саиду еще свежего кок-чая, разломила на куски испеченную сегодня лепешку. Кроткими, печальными глазами она глядела на сына.

— Хотела бы я рассказать тебе кое-что о Голодной степи. Да ты не веришь старым людям…

Саид посмотрел на мать, пряча улыбку в пиале с чаем. Он догадывался, о чем хочет говорить мать. Об этом говорят все жители кишлаков и особенно в Караташе. Саид-Али не раз слыхал эти пророчества.

— Не пойдет вода по арыку, — говорила мать словами аксакалов. — В прошлом не раз пытались это сделать великие ханы. Даже самый мудрый шах Искендер не сумел победить силы шайтана, и Мирзачуль навеки осталась проклятым аллахом местом на земле. Отдал ее аллах шайтану для гульбища. Не будет там родить хлеб для правоверных. Поэтому туда и вода не идет. Великий хан потратил на это десятки лет, замучил работой тысячи правоверных мусульман. И все понапрасну — когда пустили воду, то, пройдя по арыку половину пути, она понеслась обратно в горы, и провожали ее своим воем шайтаны, превращенные в степных шакалов.

Саид-Али хотел было возразить матери, рассказать ей о том, что это муллы и ишаны распускают ложные слухи, чтобы держать в невежестве людей, но промолчал. Он пришел к матери не для того, чтобы открывать перед ней, старухой, непонятные ей истины.

— Я зашел попрощаться перед дорогой и в последний раз спросить о сестре.

— О Този-хон?

— Да. Я буду в Караташе, может быть, что-либо узнаю о ней, а может…

— Что? Замолчи, Саид-джон! Ты богохульствуешь…

Саида будто кто-то ошпарил кипятком. Его загорелое лицо резко покраснело.