– Бараев и еще двое были в подсобной комнате на втором этаже. Туда бросили дымовую гранату. Он из дыма выходит, и его – пах-пах! Зашли в комнату, там кто-то еще шевелится, его тоже – пах-пах. Начальник доложил в штаб: я такой-то, Бараев уничтожен…
– Когда я вбежал в зал, первое ощущение – шок. Думаю, вот это мы наколбасили! Впечатление, что тела все бездыханные лежат – ни движения, ни крика. Такое ощущение, что все мертвые. А тут еще кровь на полу – чавкающая, прилипающая…
– У нашей группы была задача сделать штурмовой коридор и выбить все стекла, чтобы каждым «чехом» стояли с автоматом на изготовку, на случай если шевельнется – может, он притворился, может, он еще жив и дернет взрыватель. А когда стали выводить и выносить из зала людей, нужно было следить, чтобы никто не задел трупы ногой – мало ли что на них надето…
В зале
Но до конца я все-таки не отключилась, просто чувствую, что обездвижена, силы кончились. И в этот момент зал начали заполнять наши ребята – «альфовцы» и «Вымпел». Все такие грохочущие, во всем черном, и бахилы у них – бу-бух! бу-бух! Они моментально заполнили зал, кричат, и все – с матом. А я не привыкла к такому тексту, мне опять страшно стало – ни рукой, ни ногой не могу шевельнуть, просто какой-то внутренний стоп-кадр. А потом до меня дошло: это их специфика и способ распознавать друг друга. Они же не могут вяло действовать, они должны быть активны, и этим матом и криком они поддерживают свой боевой дух.
Но, нужно сказать, они очень профессионально действовали. Я это наблюдала, как в кино. Заполняя зал, орали: «Всем лечь! Не двигаться!» – и с матом, с матом пошли по спинкам кресел, чтобы сверху им видно было всех, кто в форме чеченцев. Первым делом стали отстреливать этих чеченцев и девчонок-камикадзе. Один другому кричит: «Вот она!» И бабахали…
Только когда всех обезвредили, стали и нами заниматься – выводить из зала тех, кто сам начинал двигаться, ползти. И каждого на выходе осматривали, проверяли, просеивали, чтобы за всей этой шумихой не просочился кто-то из боевиков. Меня вывели под руки…
Я так и не заснула и видела весь штурм своими глазами. Хотя, если честно, когда пошел газ, подумала, что это все, конец, сейчас взорвут. Когда выстрелы прекратились, начали выносить раненых. К нам тоже подбежали: «Можете сами идти или помочь?» Я была как зомби – ничего не соображала. Но вышла своими ногами…
И потом, я помню, меня как будто подхватили. Я не помню, как я шла по ступенькам. Наверное, не шла, ведь там всюду были разбитые стекла, а я была без обуви, но ноги у меня остались не порезаны. Значит, меня несли. Но помню, как стояла на ногах около какой-то машины, «рафика», и меня трясло от холода. На меня набросили какую-то шубу, я села в «рафик», и такое ощущение – будто не знаю сколько спиртного выпила. Просто не вижу ничего, даже себя. Помню только стекло в окне этого «рафика», два человека рядом со мной и водитель. А окончательно я очнулась, когда меня положили на кровать в 13-й больнице.
Меня вывели из ДК – вокруг все разбито, стекла, стреляные гильзы, снег с дождем, «альфовцы» с белыми повязками на локтях выносят заложников, а они все синюшного цвета. Врачей еще нет, людей кладут прямо на холодный пол. У меня страшно кружится голова, ноги ватные, я говорю: «Я не могу быстро идти». Меня увели в штаб, и только там я понял, что меня все-таки принимают за террориста – гаркнули, пустили по матушке, поставили лицом к стенке: «Руки вверх!» И я услышал всю правду о себе, «черножопом». Тут подошли два наших актера и звукооператор, сказали, что я актер «Норд-Оста». Но на них – ноль внимания. Подошел господин Авдюков, прокурор Москвы. Я сказал: «Я актер, сидел в зале заложником, помню имена и лица террористов. Если нужно, могу их опознать. Видел, куда они положили бомбу…» Он говорит: «Вы знаете, где лежит бомба?» – «Да». – «Сейчас подойдут саперы, и вас обратно отведут в зал».
Меня привели обратно, опять увидел этот ужас. И опять обозвали грязными словами, схватили за воротник и затащили в зал. Я сказал: вот она, бомба, но с этой бомбой уже работали саперы, они говорят: где еще? А больше я не видел, видел только эту в центре зала. Меня снова отвели в штаб, посадили на стул. И тут меня начало рвать вовсю…