Роман о Лондоне

Писал длинное письмо в Америку. Раз пять рвал его и начинал снова. Как будто Надя оттуда, из-за океана наблюдает за ним, как будто своими огромными круглыми, как солнце и луна, глазами видит все, что здесь происходит, он, сбитый с толку, спрашивал себя, что может он сказать жене о себе, о своей жизни, теперь, когда остался один? Что расскажет ей о старой графине, о произошедшем с ним в Доркинге? И приходил к выводу, что было бы лучше обо всем этом умолчать. Их разделяет сейчас огромный океан.

Смешней и непривычней всего в этой квартире было то, что со стены постоянно глядели на него три Наполеона.

Поселивший его у себя Ордынский обожал Наполеона. То ли в шутку, то ли вследствие внутренней потребности поляк ежеминутно упоминал Наполеона и без конца говорил о нем. Как о величайшем полководце. Величайшем французе. Величайшем человеке. Величайшем европейце. Самом большом друге Польши.

С первых дней знакомства Репнин и Ордынский часто препирались по этому поводу, поскольку Репнин не любил императора. И, вероятно, как раз поэтому Ордынский не упускал случая, чтобы не кольнуть Репнина, вспоминая Наполеона, который победил русских и вступил в Москву. Сейчас в квартире Ордынского Репнина просто преследовал трижды повторенный Наполеон с упавшей на лоб прядью волос.

Он подумал, не снять ли портреты и не убрать ли их в шкаф до приезда хозяина, с глаз долой. Или перевернуть лицом к стене, или закрыть чем-либо. Но решил, что на такое, в чужой квартире, он все-таки не имеет права. К тому же, что бы об этом подумала Мэри?

Vive l’Empereur!

Было абсолютно недопустимо, невозможно, чтобы Надя узнала о том, что произошло у него со старой графиней, но Репнин, размышляя о случившемся, видел все как-то со стороны, будто актер, и мог поклясться, что разыграл некую сцену в некоем театре.

Как?

А так. Будто случилось это с кем-то другим.

Он уже написал пять длинных писем, и выходило, что пишет только о висящем на стене Наполеоне. С каждым разом письма становились все длиннее, и он все яростнее их рвал.

Шестое, которое он таки не порвал и решил отнести на почту, было самым длинным.

Измученный и уставший Репнин, наконец взяв письмо, отправился на почту. Вместо того чтобы написать жене о себе, он все его посвятил Наполеону. Капля переполнила чашу. Так это говорится. Он ничего не рассказал Наде о графине. Лишь в нескольких словах коснулся своей жизни. Впрочем, о чем он мог ей сообщить?

Он намеревался отправить письмо с центрального почтамта, неподалеку от собора святого Павла, который работает круглосуточно, но в последнюю минуту порвал и это письмо. Потом написал еще одно, предназначенное только для Нади. Кроме нескольких слов об Ордынском, оно все состояло из нежнейших излияний. Это было самое нежное письмо, посланное им в Америку. А в ушах у него неумолчно звучал чей-то голос и мешал писать: «Ней воскреснет, воскреснет!»

Прежде чем снова пойти на почту, он долго сидел, глядя на три портрета Наполеона. Он был бы счастлив, если б мог просто выбросить их в окно. На узкой улочке было спокойно и тихо и идти никуда не хотелось. Хоть район Челзи находится в центре города, населяют его не торговцы, а молодые, романтичные художники. Большинство живущих здесь молодых пар — актеры, литераторы — богема, веселые люди, похожие на парижан. В тот час на улице, под его окнами вообще никого не было. Дома, открытые окна, закрытые двери, мостовая — все безмолвствовало… Все казалось погруженным в сон, мертвым. Репнин стоял у окна, выглядывая из-за занавески.

А по ночам этот район Лондона оживал — молодой, шумный, веселый. На крылечке каждого дома были выставлены или высажены цветы. Возле одной из калиток прямо на улице стоял огромный, новый унитаз, наполненный землей, в котором тоже росли цветы.

Как памятник? Что бы это могло обозначать?

Собираясь на почту, Репнин смотрел в окно, на окружающий мир, а на него смотрели со стен три Наполеона.

Он никак не мог заставить себя выйти из дому. Было уже четыре часа, когда наконец он решился пойти на почтамт, чтобы отправить письмо. Взглянул на часы. В ту же секунду зазвенел колокольчик.

Репнин решил, что это, конечно, к Ордынскому. Посмотрел сквозь жалюзи. У двери стояла молодая дама. На голове у нее была широкополая соломенная шляпа. На носу — огромные черные очки. Он едва ее узнал. Это была его юная соотечественница, вышедшая замуж за старого шотландца.

Когда он открыл дверь, она громко рассмеялась. Не терпелось, мол, посмотреть, куда его поместили. Жаль, что он не приехал в Ричмонд на уик-энд. Надеется, в следующий раз приедет. Будут кататься верхом по ричмондскому лесу.