Роман о Лондоне

Ордынский считал все три портрета точными копиями Наполеона. Репнин же утверждал, что император на них приукрашен, как принято все приукрашивать на портретах. Репнин доказывал, что и Гро, и Давид, и медалист Манфредони, и Раффет умышленно прихорашивали Наполеона, создавали его ложный образ. Не признавал он и портрета, выполненного Гереном, но хвалил Карлиля. Ему нравилось напоминать поляку, что совсем иначе выглядит Наполеон на наброске, сделанном Давидом после возвращения того из Италии. Совсем иначе, чем на официальных портретах. Толстый, с более грубой линией губ и подбородка. Какой-то странный, как и конь, на котором восседает Наполеон, в то время как его пушки расстреливают картечью толпы парижан. А таких коней, как этот, на картинке, — не бывает. И таких Наполеонов с треуголками на голове никогда не было. С тех пор как стены просохли и приблизилось возвращение Ордынского, Репнин снова вынужден был целыми днями созерцать перед собой трех Наполеонов, любимцев хозяина. Его презрение к Наполеону вызывалось теми приливами ненависти, возникновение которых в человеке почти невозможно объяснить. Корни этой ненависти, вероятно, были чисто русскими, но, конечно, ее подогревали бесконечные восхваления и чрезмерные восторги Ордынского. Удручало и настраивало против Наполеона Репнина и то, что сейчас, живя в квартире, оставленной ему приятелем, в дни, когда он уже готовился отойти в иной мир, он вынужден созерцать на стене Наполеона с утра до вечера, и даже ночью, да к тому же в трех вариантах. Видеть его в последнюю минуту перед тем, как заснуть, и в первую — после пробуждения снова. Завтракая и читая. Теперь, когда Ордынский мог в любой момент внезапно нагрянуть, он повесил портреты на прежнее место, и они глядели со стены прямо ему в глаза.

Я — великий человек!

Ты — нет. Ты — никто и ничто!

A bas la Revolution.

Vive l’Empereur!

Как-то непроизвольно Репнин начал припоминать сказанные Ордынским слова и споры, которые столько раз возникали между ними. Сейчас, глядя на три портрета, Репнин подумал о русском ученом, усомнившемся в самом Эвклиде. О Лобачевском! Презрение к Наполеону в нем еще более усилилось.

Надо же было такому случиться! Почему в самом конце, в Лондоне, накануне ухода из жизни предстали перед ним в его мученическом одиночестве эти портреты? Он вспомнил, как три Наполеона глазели со стены, когда в его постели лежала обнаженная молоденькая соотечественница, пришедшая к нему в гости.

В письме пану Тадеушу Репнин развивал мысль о том, что в этих портретах мало сходства с истинным Наполеоном — и в чертах лица и в форме головы. Он приукрашен. А в свое время Ордынский утверждал, что сходство здесь полное.

В конце концов Репнин согласился лишь с тем, что портрет, изображающий Наполеона еще в чине артиллерийского подпоручика, который будто бы написал Крез, может быть, и верен. Слащавое лицо, с аккуратно, словно материнской рукой зачесанными волосами. Однако на анонимной акварели, где он уже капитан, Наполеон явно приукрашен. Нос другой. Прядь волос небрежно падает на лоб, как будто он в душе санкюлот, хоть это и не так — он просто великий сноб. И смотрит уже героем. Начинается легенда. Глаза широко раскрыты, губы стиснуты. «Он в ожидании грядущего», — восклицает в восторге от героев Карлиль. Утверждается иконография. Так его рисует Герен, так его рисует и Давид. Ожидает грядущее? Черта с два. Он ожидает женщину, Жозефину, и чин генерала армии в Италии. Жозефину, соломенную вдовушку, бывшую любовницу Барраса, которая в результате своих любовных похождений уже не могла родить. А что касается Давида, Репнин обратил внимание своего приятеля на два его эскиза. На одном Давид изображает королеву Марию Антуанетту в телеге, по дороге на гильотину. На другой — Наполеона, вернувшегося из Италии. N изображен с огромной головой. Нос не такой, как на портрете. Верхняя губа нависла над нижней. И подбородок, будто кругленькое брюшко. Истинная Мария Антуанетта, именно та, что изображена в двуколке. Истинный Наполеон — прославленный молодой генерал — именно на этом эскизе. Совсем обычное лицо. Совсем обычная голова. Миф же становился все более лживым, легенда — пошлой. Его изображают с головой римлянина. Наполеон, — твердил Ордынский, — становится все более героем, он становится все прекрасней. Легенду, — утверждает Репнин, — развивает теперь Раффет, этот известный шалопай. Он запечатлел Наполеона в Италии, в его лучшую пору, молодым. Наполеон бодрствует, окруженный спящими солдатами. Греет задницу, повернувшись спиной к костру. Он не спит. Лохматый. Смотрит с картины нам прямо в глаза. Вот, мол, он какой. Он знал, что мы будем глядеть на него. Наполеон. Это лучшая пора его жизни, молодость.