Роман о Лондоне

Первыми от дверей в столовой сидели две дамы в трауре; Репнин поздоровался с ними при входе, но присмотрелся к ним только теперь. Ему хотелось досконально изучить то общество, в котором он оказался, чтобы подробнее описать Наде свой отдых на берегу океана.

Очевидно, это были старые девы, они сидели невероятно прямо и с необычайным изяществом ели по всем правилам строгого этикета, может быть, в молодости они были хорошенькими, но сейчас под юбками и блузками угадывалась высохшая плоть — кожа да кости. В гостевой карточке на их местах значилось: Countess М. & Countess B. И ничего больше. Они любезно, с печальной улыбкой, ответили на приветствие Репнина, когда он вошел в зал, но во время обеда ни на кого не взглянули. «Барышни из Смольного института» — так напишет он о них в письме Наде.

Репнин тогда еще не подозревал, насколько бесплодными окажутся его попытки что-нибудь узнать об этих старых дамах и обменяться с ними двумя-тремя учтивыми словами. Он не мог предполагать, что однажды, встретившись с ним на прогулке, они перейдут на противоположную сторону улицы, демонстрируя свое нежелание знакомиться с кем бы то ни было из постояльцев отеля. Он так никогда и не узнал, кто они такие.

В противоположном от него ряду у последнего окна столовой сидели два офицера, все еще носившие военную польскую форму. Они о чем-то оживленно говорили весь обед. И, явно торопясь, первыми вышли из зала.

В том углу столовой обедали еще две пары. Они занимали привилегированные места, у них стояли цветы, а посреди столиков возвышалась миниатюрная модель средневековой яхты Корнуолла. Изящная, как игрушка. С серебряным вымпелом Святого Георгия Английского.

Одна из этих пар, всецело поглощенных собой, время от времени перебрасывалась через стол тихими словами. Видимо, это были очень состоятельные люди, подумал про себя Репнин. Сопровождавший их шофер нес следом за ними на руках двух пуделей — черного и белого, поменьше. Белого он посадил к столу на свободный стул, черного вынес из столовой обратно. Черный пудель поднял голову на руках у шофера, видимо, недовольный тем, что его уносили, но не залаял. Пара с пуделем привлекала к себе всеобщее внимание, и Репнин в забывчивости разглядывал их несколько минут. Как вдруг спохватился — они это заметили. Репнин поспешно отвел взгляд.

Он поискал глазами в гостевой карточке, оставленной ему госпожой Фои. Там значилось: Sir Malcolm Park K. C. B. & Lady Park. Фамилии были выведены крупными сиреневыми буквами каллиграфической вязью. Хозяйке явно хотелось выделить их.

Ну и кретин же этот лорд, подумал Репнин, злясь оттого, что тот смерил его взглядом, а с ним, наверное, взбалмошная дочка? Девушка придвинула к себе стул с пуделем и стала его гладить.

Мужчина был старый и огромный, всклокоченный, сухой и седой, судя по имени, он был шотландцем. Только в Шотландии да на Кавказе встречаются такие отлично сохранившиеся, красивые старцы. Голова его напоминала Репнину, обошедшему в те дни, когда вход был бесплатный, все европейские музеи, деревянный символ Солнца, прибиваемый над дверями жилища в горных районах Европы. Сидя в нескольких шагах от него, Репнин все же заметил, как искрились голубые глаза старика под густыми, кустистыми, седыми бровями. Под стеклянным куполом столовой они светились, подобно светлячкам в ночи. Девушка, сидевшая за столом старика, видимо, его дочь, была очень молода и одета, как одевается лондонская молодежь, отправляясь на море. Снова заглядевшись на эту пару, Репнин подумал: старику не меньше семидесяти, так что это скорее всего не дочь его, а внучка. Сразу видать, какие они снобы. Сэр Малькольм был одет, как продавец устриц в Бретани, на нем была залатанная рубаха-сафари, точно он вчера прибыл из Африки. Из-под распахнутого ворота выбивался целый куст буйной растительности. Полотняные, подвернутые штаны болтались под коленями. Обут он был в какие-то опорки, какие носят рыбаки в Португалии. Кивком головы, не глядя на прислугу, он давал знать, чтобы налили шампанского сначала в ее бокал, потом в свой.

Девушка была совсем еще юной и бесформенной — типичная английская девочка, еще не ставшая женщиной. Она небрежна ковырялась в тарелке. У нее были прекрасные длинные руки, она вытягивала их всякий раз, когда давала подачки со стола белому пуделю. Очевидно этим забавляясь, она дразнила пуделька лакомым куском, поднимая его вверх, собака жалобно глядела на ее руку и виляла хвостиком. У девушки было хорошенькое личико, по крайней мере так казалось Репнину, не имеющему своих детей, и золотистые волосы, как у Нади, только глаза у нее были темные. В причудливом освещении зала, под стеклянным куполом они сверкали, как глаза орленка. И только ноги ее, высовывающиеся из-под закатанных до колен штанин, казались сильными, как ноги балерины. Она не посчитала нужным, как и подобает юным снобам, снять на время обеда очки для подводного плавания, они так и болтались у нее на шее.