Роман о Лондоне

Подвыпивший Беляев чертыхался: чуть было генеральшу не потопили на наших глазах! Покровский подал в отставку с поста казначея Комитета, впрочем, это для него пустяк, он и так богат и живет припеваючи. Но из-за этой бабы он всем пожертвует: и состоянием и честью, он душу свою готов ради нее прозакладывать дьяволу! Свою русскую душу! А вместе с ней и Россию! Только позорит русскую святыню! Царское знамя позорит!

Крылов был невесел. Он сочувствовал Покровскому. Сколько денег потратил он на этот Комитет. А генеральша пленительная и опасная женщина. Можно себе вообразить, какова она в постели! Но ведь по сути дела генеральша его и спасла. Она его не выпускала из своих рук, покуда не подоспели остальные. Вот она, истинная любовь! А в смерти ее дочери они не виноваты. Дочь погубили парижские врачи. Они сказали, кретины, этой юной женщине, что у нее никогда не будет детей. Женщине никогда нельзя этого говорить. Это приводит к беспорядочным связям или к самоубийству. Рано или поздно каждая женщина захочет родить ребенка. Покровский с генеральшей обосновались сейчас в одном прелестном местечке, там полно художников, богемной публики, актеров и актрис, так что они скоро позабудут неприятный эпизод. Покровский сознает, что у него самая красивая любовница в Париже, но не может забыть ее дочь. Он не виноват в ее смерти, но совесть его терзает беспрерывно.

Крылов был симпатичен Репнину. С какой презрительной миной, слегка оттопырив нижнюю губу, всклокоченный и хмурый, вещал он о женщинах, не щадя при этом и саму Изольду. С ним Репнину никогда не было скучно. Однажды ему пришлось вступить с ним в небольшую полемику о Пушкине, и Репнин понял: этот русский доктор самый интересный человек в отеле. Видимо, он не был счастлив в браке. Репнина ничуть не удивило, когда Крылов как бы вскользь признался ему, не будь у него в Лондоне двоих ребятишек, он бы отправился прямиком в советское посольство и попросил, чтобы ему разрешили вернуться к себе в Тверь.

После отъезда Покровского и генеральши из отеля Репнин предупредил госпожу Фои и о своем предстоящем отъезде. Он уезжает двадцать третьего августа. Госпожа Фои передала ему приглашение от миссис Петерс — она предлагала ему ехать вместе с ними в ее машине. Они тоже возвращаются в Лондон. Вместе с Пегги. А вечером того же дня миссис Петерс позвала его посидеть после ужина на ее балконе. Пегги тоже будет очень рада! Вечером у них на балконе так приятно, прохладно. Ее балкон выходит в сад. Им будет очень уютно.

— Да и идти недалеко, учитывая нашу общую прихожую, — добавила она со смехом, прикуривая одну сигарету от другой.

Репнин долго колебался после ужина, не зная, сдержать ли ему свое обещание или нет. На него наводило жуть ее обгоревшее лицо, ее смех и пронзительно синий взгляд из глубоких глазниц, впрочем, в остальном госпожа Петерс была вполне приятной и веселой. В конце концов он все-таки решил пойти, чтобы не выглядеть пренебрежительным и грубым к английской части обитателей отеля, но с твердым намерением отказаться от ее приглашения воспользоваться местом в машине. Чрезмерно близкое соседство с миссис Петерс и ее дочерью в отеле было той мелочью, которая отравила отдых этому русскому юнкеру, который, и обеднев, держался с иностранцами свысока. Подобно тому, как маленький ком снега, потревожив в горах снежный покров, вызывает мощный грохочущий обвал, так малейший намек на его зависимость в нынешнем положении от каких бы то ни было благодеяний и подачек доводил Репнина до бешенства. Почему судьбе было угодно, чтобы все это случилось именно с ним? Почему именно он должен так близко от себя слышать разговоры с дочерью, голос и смех женщины, которую он никогда до этого не видел и, надо полагать, больше никогда не увидит? Почему его бедность, его нищета и чья-то чужая воля поместила его в таком немыслимо тесном соседстве с этой несчастной, которая так любезно улыбается ему и все еще мнит себя привлекательной, не подозревая о том, как она ужасна?

Вид ее балкона едва не заставил его откровенно рассмеяться.

Этот нелепый балкон, какое-то железное гнездо, расположенный на самом неподходящем для него месте, лепился над землей к обвитой плющом стене. На него, к удивлению Репнина, выходили двери всех трех комнат ее апартаментов. Просто-таки дорожка для прогулок из комнаты в комнату, с железной кованой балюстрадой. Какой-то дурной сон, а не жилье, под стать ему, должно быть, и жизнь в нем.

Когда Репнин в тот вечер после ужина постучал в дверь госпожи Петерс, было девять часов. По радио были слышны удары Биг-Бена из Лондона. Солнце зашло.

Это был визит как визит. Оживленный женский голос приглашал его войти, однако в правой комнате апартаментов никого не было. С балкона доносился птичий щебет.