Роман о Лондоне

Любуясь закатом солнца с высокого корнуоллского берега, поразившего его своей величественной красотой в тот первый день, он думал о справедливости этих слов и в отношении любви. Кто мог бы поверить его рассказу, как известный английский летчик, русский по происхождению, униженно умоляет свою даму, в то время как она, находясь под ним, курит сигарету, устроить ему отсрочку платежей в погашение займа? Недаром античные мудрецы, думал Репнин, считали женщину предвестницей несчастья, независимо от того, добра она и красива или нет, насильно склонили ее к супружеской измене, как это было с прекрасной Еленой, или она ждала своего мужа с войны, оставаясь ему верной десять лет. Бросьте свою сигарету! Take away that cigarette! Зачем пересказывать нелепое и смешное в отношениях людей, что повторяется между ними вечно?

Нужно молчать! Репнин ощущал себя сильным, загоревшим, освеженным плаваньем, он чувствовал себя великолепно, как никогда! Это ощущение физической силы в плечах, в ногах, в руках было единственным благом, которое он вынес из своего летнего отдыха.

Долго потом вспоминал Репнин этот закат, когда он сидел на скалах Корнуолла перед своим возвращением в Лондон. Завтра он уезжает, решено. Помимо всего прочего, и денег у него не оставалось.

Он уезжает, хотя госпожа Фои и предлагала ему задержаться еще на неделю в отеле. Графиня Панова, так же как и Лига, гарантировали продление его отпуска и оплату всех расходов. Но Репнин об этом и слышать не хотел. Однако случаю было угодно, чтобы назавтра он никуда не уехал, о чем в тот вечер он, конечно, не знал. В последнее время он и сам часто говорил: все в нашей жизни зависит от случая. Трагедия. Встреча. Распутин. Господин Великий Новгород. Смерть. На все Божья воля, все — это случай.

Так же как и этот прекрасный закат.

Пока он сидел на скале, прислонясь к каменному изголовью, которое казалось ему мягче подушки, ему послышался явственный голос покойного Барлова, дружески шептавший ему на ухо: «Какая странная перемена, князь! Какая метаморфоза!» Нади с ним нет, Надя уедет от него, но вместо женщины ему подарили встречу с океаном. С этим венцом мирозданья, сотворенного Богом. Вместо женщины Бог уготовил ему свидание с океаном, а он беспределен.

Но какой смысл в похождении Сорокина за его стеной?

И какой смысл в настойчивых приглашениях госпожи Крыловой поехать с ней в Труро?

Но это прекрасно, князь. Это поэзия, князь. Летний отдых. Это, князь, любовь.

«Помилуйте, какая любовь!» — вслух произнес Репнин. Просто-напросто город Тверь почему-то решил: здесь должен родиться этот русский, Крылов, которого потом окольными путями забросило в Англию, где он женился. Между тем маленькое местечко Труро, куда так настойчиво зазывала его госпожа Крылова, решило: здесь должна появиться на свет некая Patricia Myers, тридцать лет назад, и два эти представителя рода людского должны встретиться. На войне, где оба работали в госпитале, — еще одно доказательство прогресса человечества. И рада этого гремят над миром войны? Для этого рождаются дети? Ибо Всевышний задумал бросить в объятия друг друга русского из Твери и уроженку Корнуолла? А соответственно Сорокина в объятия госпожи Петерс? Свободная воля — это лишь сигарета в постели? Боже мой, сколько хлопот у Всевышнего!

ПЕРЕМЕЩЕННЫЙ РУССКИЙ

Пар (Paar) — маленькое приморское местечко в Корнуолле. Здесь на железнодорожной станции скорый поезд, ночью прибывающий из Лондона по дороге к Атлантике, разъединяется на две половины и снова воссоединяется на обратном пути в Лондон. Подобно огромной железной змее, у которой оторван хвост. А вечером следующего дня снова приближается станции с красными горящими глазами, видными издалека.

В последний день сентября того года железнодорожная станция в Паре была совершенно безлюдна. Перрон освещал единственный фонарь. Прислонившись к этому фонарю, на станции стоял всего один путник, возвращавшийся в Лондон. В сумраке ему открывалась вдали голубая гора и церковная колокольня. Небо еще пылало пурпуром над океаном, но над землей уже сгущался мрак. Аллею за станцией устилали увядшие листья, точно желтые мертвые бабочки, прибитые ливнем к земле. Телеграф стрекотал на станции как швейная машина. В сумерках окрестности неслышно завоевывала осень. («Осень. Падают листья», — слышим мы чей-то шепот. Тот, кто шептал, был герой нашего романа, он возвращался в Лондон несколько изменившийся после летнего отдыха.)