Роман о Лондоне

Когда минует август, приморские железнодорожные станции в Англии совершенно пустеют. Схлынули толпы отдыхающих, те двадцать восемь миллионов женщин и мужчин, в первый понедельник августа отправляющихся в свой оплаченный отпуск (что является несомненным признаком прогресса человечества). По прошествии четырнадцати дней летних каникул все они почти одновременно возвращаются домой. Поезда в эти дни переполнены пассажирами и забиты багажом, через который пробираются по коридорам, пошатываясь, как матросы в шторм. Хотя обычно в Англии багаж путешествует в отдельном вагоне вместе с детскими колясками. Но в тот день на станции ничего подобного не было. В город не вернулись лишь те, кто остался лежать бездыханным где-нибудь на обочине шоссе возле своих разбитых машин. Такого немало случается каждое лето. Герой нашего романа возвращался в полном одиночестве. Его намерению вернуться двадцать третьего августа, как было намечено, помешало одно происшествие, случившееся с ним в последний день его пребывания на море при прыжке в воду с высокой скалы. Хлопнул выстрел, простреливший ему ногу, Репнин явственно слышал звук выстрела. Он едва выплыл. Разумеется, никто в него не стрелял, у него лопнуло сухожилие на левой щиколотке, так называемое ахиллово, и он должен был на две недели задержаться в отеле, дожидаясь, когда его поместят в больницу и сделают операцию, но потом он от этого отказался и лежал с ногой в гипсе. Сейчас был сентябрь, таким образом, он на целый месяц просрочил положенный летний отпуск.

Теперь уж он наверняка потеряет свое место в Лондоне. Место клерка в подвале фирмы «Paul Lahure & Son».

Его нога все еще до колена была в гипсе, словно ее замкнули в какой-то оштукатуренный гроб. Хмурый стоял Репнин в ожидании поезда на перекрестке дорог Корнуолла. С палкой в руке, с помощью которой он скакал, как воробей. Вдали виднелся могучий океанский простор, небо над Корнуоллом было еще светлым, но землю заволакивало темнотой. Темнота стелилась над этой землей железа и меди, хотя отсвет уходящего лета долго еще будет сиять, отражаясь в облаках, плывущих над станцией, на которые загляделся наш герой.

После того, как с ним произошел несчастный случай, Репнин об одном лишь просил старуху Панову, связавшись с ней по телефону, — уговорить Надю не ездить к нему в Корнуолл. С ногой сущий пустяк.

Пока он дожидался поезда, из головы у него не выходил образ одного старика. Это был его соотечественник, он продавал газеты у выхода из подземной станции «Bayswater». Старый, грязный, обтрепанный и жалкий, с длинными волосами, как у апостола. Вот какое будущее его ожидало, в этом не было никакого сомнения. В свои пятьдесят три года он вдруг почувствовал себя пожилым человеком. И впервые подумал: возраст играет важнейшую роль в человеческой жизни, и вот уже он совсем не тот, хотя и возвращается с океана сильный, раздавшийся в плечах, подтянутый, опаленный солнцем и посвежевший. Но в чем-то за это время он неузнаваемо изменился и понимал, что до конца жизни будет помнить эту станцию Пар и Корнуолл. Его пустынный печальный синий берег, эту землю железа и меди, где жизнь не отличалась ни легкостью, ни весельем.

Человек прислушивается к природе. Но природе человек безразличен. Через какую-то минуту он уедет, и от него не останется на этом перроне ни следа, даже и той еле приметной бороздки, какую оставляет на песке проползший по нему муравей. Кто такой этот Репнин, будь он хоть князем?

Да никто. Перемещенный русский. Перемещенное лицо, очутившееся в Корнуолле. «Перемещенная персона», — слышим мы шепот. (Displaced person.)

Когда вдали показался приближавшийся поезд, Репнин забеспокоился, сможет ли он этакий хромой подняться в вагон. От растерянности у него выпала палка из рук, и он, нагнувшись, с трудом ее поднял. Но в вагон экспресса он влез без особых осложнений. Ему подали руки. Из спального вагона тотчас же выкрикнули его имя: мистер Ричпейн!

Графиня Панова обеспечила ему спальное место до Лондона. Ему постелили постель, уложили горизонтально ногу в гипсе и принесли чай. А позже и ночную фарфоровую вазу. («Китай, China», называют в Англии фарфор, независимо от того, чашка это или что-либо иное.)

Когда Репнина, наконец, оставили в покое, он сердито забормотал что-то себе под нос. Эти англичане не в состоянии произнести его имя. Он здесь человек, составленный из богатства и боли: Ричпейн. А иной раз превращали его и в булавку: Мистер Пин. Репнина поражало и другое: на старинном корнуоллском диалекте слово «прах» звучало так же, как и в русском языке. (Безумный мир, в котором мы живем!)