Роман о Лондоне

В ожидании жены в тот вечер он пережил приступ глубочайшей тоски, и любое существование на земле показалось ему значительно лучше, чем жизнь русского эмигранта. Мысль о самоубийстве снова овладела им.

Волнуясь за жену, которая возвращается так поздно совсем одна, Репнин просматривал бумаги и рылся в них очень неаккуратно, из кучи листков выпало несколько фотографий, о существовании которых он не знал и которые, видимо, его жена возила с собой всюду по свету.

Должно быть, какие-нибудь семейные снимки?

Репнин поднял их с пола. Они его удивили. Он их совсем не помнил.

Он своих фотографий вообще из России не увез. Смотрите-ка — значит, русские девицы и генеральские дочки умеют не только терпеть и страдать, но при этом способны сохранять любовь к тому, что некогда любили. Русский человек может остаться великим и на чужбине: в науке, в искусстве, в страдании, в нищете, в любви ко всему по-настоящему достойному и прекрасному. Таковы русские люди. А он, похоже, уже им не чета. Не сохранил даже семейных фотографий. Смешно. Да и бессмысленно. Все миновало, словно сон. Все это прошло как сон, — я слышу, как рядом кто-то бормочет по-русски.

Но после такой театральной позы и декламации, про себя, этот человек впадает в еще более глубокое отчаянье. Он больше не в силах найти себя, не может, не может приноровиться к жизни. С чего ему любить жизнь, как любит ее его жена, которая куда успешней, чем он, борется и за хлеб насущный? Все изменил к худшему, когда они уже смирились с очень скромным, почти нищенским существованием, владелец школы верховой езды в Милл-Хилле, который, впрочем, совсем не похож был на ловеласа. И тем не менее неожиданный развод этого англичанина с женой испортил все. Человек вынужден был заплатить жене очень много, чтобы получить ее согласие на развод, и поэтому продал свою школу в Милл-Хилле и оставил Репнина на улице. Временно сдал им тот домик возле дубов и исчез. Через год, говорят, он умер. Проглотил тридцать таблеток снотворного и запил их бутылкой виски. Покончил с собой. Его нашли мертвым или полумертвым на полу, с искривленными от ужаса губами. Не мог уладить отношения с двумя женами. Странный англичанин. От него такого никто не ожидал.

И невольно в эту минуту Репнин снова заметил фотографии, завалившиеся среди бумаг, которые он разбирал.

Это были Надины фотографии, детские. Он поднял их с полу.

В первый момент они показались ему смешными. Надя их от него прятала.

На одной она запечатлена совсем маленькой — может быть, годовалой, в рубашечке.

Отец держит ее на коленях. Словно ангелочка. Смешно.

Ножки беленькие, и она стоит на них еще неуверенно.

Так же снимали и его, когда он был ребенком. С удивлением смотрит заплаканными глазками на фотографа, на это чудовище, которое стоит перед ней, укрытое черным платком, вытянув вперед какую-то длинную, черную гармошку с открытым стеклянным глазом.

Она явно испугана, очень.

Отец держит ее гордо, словно куклу.

На следующей фотографии Репнин видит ее на два-три года старше. Сидит, незаметно поддерживаемая отцом, на высокой тумбочке, ножки беспомощно свесились с этой высоты, и на них белые, смешные туфельки. Опустила руки в бархатных рукавах с белым кружевом. Волосы густые — естественно золотистые, — а на фотографии кажутся черными. У такой крошки и такие густые. И удивительно — уже все в длинных локонах.

Репнина невероятно растрогали эти фотографии, такие смешные. Он их давно позабыл.

Еще один цветок, еще один цветок — я слышу, как он бормочет, — девочка, которая через семнадцать лет в Афинах станет его женой, женщиной, назначение которой — как утверждает Бог — умножать род людской. Еще одна будущая роженица, которую фотографирует смерть в лице какого-то ялтинского фотографа. Репнин счастлив от мысли, что у Нади не было детей. Она и сейчас красавица, чудо как хороша, часто такими красивыми остаются нерожавшие женщины. Их красота сохраняется надолго.

В тот вечер Надя вернулась около полуночи.

Задержала ее у себя допоздна старая графиня Панова, которой она впервые призналась, что хочет поехать в Америку, к тетке Марии Петровне.

Графиня спросила, а что будет с мужем?

Надя сквозь смех ответила, он приедет вслед за ней — просто уверена, что приедет.

Репнин стоит и долго молча рассматривает свою жену, будто видит ее впервые и хочет найти в ее лице черты того ребенка, которого уже почти забыл и которого только что увидел среди семейных фотографий, лежащих среди его бумаг, на столе.

Жена извиняется за столь позднее возвращение, но она весела и радостно сообщает — ее эскимосы при содействии графини Пановой пользуются спросом и старуха уверена — будут продаваться еще лучше.

В спешке, готовя ему ужин, жена не замечает фотографий, на которые тот случайно наткнулся.

Она удивлена, заметив, что муж как-то странно молчалив, не сводит с нее глаз, потом подходит ближе, обнимает, нежно. Лицо просветленное, словно озарено каким-то внутренним сиянием.

Встречает ее поцелуем.